Женщина ждёт ( немного поэзии ).

[sneg]

Губами
Так нежно по коже...
Чуть-чуть
Языком...
До трепетной дрожи...
Ловлю взгляд мельком...
И вот разгорается тело
Огнём.
Как бабочка села...
Не ждём…
Вот крылья порхают -
Взлетела на грудь,
Душа замирает -
Мятежно чуть-чуть.
В ложбинку - как ветер…
Чуть слышно листву...
На этом ли свете
Сегодня живу?
И шепчут берёзы:
- Люблю... я люблю...
Так нежно, как грёзы, -
Продолжи, молю!
Касаешься снова и снова
Ты губ -
Взлететь я готова,
Все мысли сожгу...
От этого жарко, и больно,
И страшно...
Но сердцу привольно,
Оно бесшабашно...
Целуешь... Целуешь...
И тело бьёт дрожь...
Как душу волнуешь,
На песню похож!
В такие минуты
Ты шепчешь стихи...
Фантазий причуды...
Мы так далеки -
Вдвоём в одночасье
От бренной земли,
И, кажется, счастье
Маячит вдали...
Летаем в неведомых ныне
Мирах...
Наверно, отныне
Потерян и страх -
От ласковых слов,
Касания рук,
От нежных стихов,
Эротических мук!
Исчезла стыдливость
Со взмахом крыла,
Любовь, словно милость,
Во мне расцвела…
Как сладко! Как больно!..
И эхом слова:
"Любима!" Привольна,
Как моря волна...
ЛЮБЛЮ!.. Я ЛЮБЛЮ!..
И гаммой сердечной
Прольётся вдруг стих,
Готова быть вечно
В объятьях твоих!

[*El viento*]

Наверное не очень женское, но очень "мое".

Сигарета к сигарете, дым под лампою,
Здравствуй вечер-катастрофа, час дождя,
Ходит музыка печальная и слабая
Листья кружаться в снега переходя

Наш не весел разговор и не ко времени,
Ах, как будто бы ко времени беда!
Мы так много заплатили за прозрение,
Что должно быть обнищали навсегда...

Не пытай меня ни ласкою ни жалостью,
Как ни странно я о прошлом не грущу...
Если сможешь - ты прости меня, пожалуйста,
Вдруг и я тебя когда-нибудь прощу.

Синий дым плывет над нами мягкой вечностью
Чиркнет спичка - сигарета вспыхнет вновь
За окном с зонтами ходит человечество
Обокраденное нами на любовь.

Ю. Визбор

[The_Empress]

Из Веллера.
Самовар.

Вот видишь, все-таки я написал тебе письмо. Много-много лет я собирался это сделать. С тех самых пор, как мы с тобой расстались, и навсегда. Чтоб никогда больше не увидеться.

Меня нет больше на свете, милая. То, что еще осталось – совсем не тот я, которого ты любила и помнишь. Только вместилище – память и чувство. Прошло много лет, и я понял это. И ты тоже поняла, правда? Потому что тебя, той, что была, тоже нет больше. Мы стали другими, по отдельности друг от друга, без смирения и сроднения с переменами любимого, на разных дорогах, в разных жизнях.

Время обточило нас на разных станках, и наши миры стали разными.

Если даже предположить сумасшедшее, невозможное, что мы встретимся – это не будет иметь никакого значения. Мы будем искать и желать друг в друге то прежнее, что знали и чувствовали когда-то. Стараться увидеть и обрести то родное, чем мы были.

Это странное ощущение. Как будто не было всех этих огромных прошедших лет, прожитых вдали и по-разному, как будто годы и годы прошли в некоем параллельном, другом, нереальном измерении, не имеющем отношения к тому, что жило внутри нас и между нами, и вот сейчас мы встретились – и продолжаем жить вместе с того самого момента, когда расстались. Словно расстались совсем недавно, вчера, неделю назад.

И когда мы расстанемся вновь, то в памяти друг друга снова будем теми, что когда-то, молодыми, здоровыми, красивыми и веселыми, в полете и силе жизни, даже когда она боль, потому что еще огромность впереди, – а эта встреча, она останется так, сбоку, маленьким боковым ответвлением, ничего не меняющим.

У меня было когда-то так много слов для тебя, так много, что я не мог остановиться говорить их. Это не от болтливости, и не от того, что мне было легко и неважно, бездумно, говорить их – а от того, что мы были вместе так мало, так мало, считаные дни, милая, а я думал о тебе так много, всю жизнь, и разговаривал с тобой – без тебя – всю жизнь, и при встречах мне не хватало времени сказать тебе все, что так хотелось, так надо было.

Не было дня, когда я не разговаривал бы с тобой. Вся моя жизнь состоит из двух половин: первую я тебя ждал, вторую я тебя помнил.

Я писал это письмо много лет, очень много. Ночами, глядя в темноту, и в поездах, куря в тамбуре, и в толчее улиц, и просто в свободную минуту. Так странно: и пел гондольер в Венеции, и играл скрипач в Иерусалиме, и светилась Эйфелева башня, и в бессонницу в тундре под храп бригады доносил разбитый транзистор: "Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не надо". Тогда еще я умел плакать.

Ты плачешь по мне, милая? Ты меня помнишь?

Всю жизнь я пытался понять тебя, и понять себя, и в тысячный раз вспоминая давние события находил в них новые детали, открывал новые мотивы и тайные причины.

Я очень любил тебя, милая. Я и теперь люблю тебя. Но теперь это уже точно не имеет никакого значения. Вот уж теперь-то точно поздно.

Когда–то, в той жизни, ты сказала - лето, и Ленинград, и тополиный пух: "Поезд ушел". И я ответил: "Ну, такой поезд я на пальце потащу за веревочку".

[The_Empress]

Когда–то - лето, комнатушка, простынь, плед на окне завязан сыромятным ремешком скотогона на калмыцкий узел – ты спросила: "А тебе надо, чтоб я тебя любила? Или – тебя и так... устраивает?" Я не нашел ответа, было слишком много верных и все про одно, они промелькнули мгновенно, каждый главный и единственный, не выбрать, так больно, и печально, и быстро колотилось сердце, и я сумел только на выдохе: "Господи, дай мне любви этой девочки, и больше мне от жизни ничего не надо."

С тех пор я всю жизнь отвечал на этот вопрос. Из всех в мире вариантов да я искал один, чтоб ты поняла, как мне это было надо, я сказал тебе: "Ты любишь меня. Когда ты сходишь по мне с ума, и прибегаешь, бросив все, и обнимаешь, прижимаясь в отчаянье, и глаза твои сияют, и ты моя, и ты стонешь со мной, и ты делаешь каждым касанием навстречу то же, что делаю я, и чувствуешь то же, что чувствую я, – ты любишь меня, и знаешь это, всем естеством, и я это знаю и чувствую всем собой, потому что нет этого иначе."

Ты боялась попасть в плен. Ты боялась поверить до конца, до последнего дюйма. Ты не могла жить в мире ни с кем, потому что никогда не жила в мире с собой. Жизнь кипела, искрилась, брызгала в тебе, и всего хотелось, и всего было мало. Ты была такая светлая и радостная. С тобой было светло.

Никого в жизни я не понимал так, как тебя; не чувствовал так, как тебя; не читал, как открытую – для меня одного! – как тебя.

– Какие у тебя сияющие глазищи!..

– Это только для тебя...

В унисон, в фазу, в масть. Я оборачивался и открывал рот, и ты говорила: "Ага, какая весна, да?"

Ты жутко боялась остаться одна, состариться без мужа, без семьи, и поэтому произносила речи о скуке и однообразии семейной жизни, в защиту свободы и приключений. Ты предчувствовала свое будущее и боялась признать поражение хоть в чем-то. И так ясно слышались в твоем голосе слабость и желание, чтоб тебя опровергли, уверили, успокоили, что ты будешь надежно и спокойно любима всю жизнь, и при этом будет все, что только можно придумать прекрасного, интересного, необычайного, и ни при каких условиях ты не будешь брошена – даже если сама из самолюбия, противоречия, злости сделаешь все, чтоб – наперекор себе же – остаться одна: не останешься, тебя всегда сумеют понять, принять, примирить, сделать так хорошо и оставить с собой, как в глубине души ты сама больше всего хочешь.

Я научился понимать, правда? А это единственное, что у меня осталось, главное мое занятие, это вся моя жизнь: помнить, знать, понимать. И это – огромная, огромная, неохватная жизнь! уверяю тебя...

В полях под снегом и дождем, мой милый друг, мой верный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг, и если б дали мне в удел весь шар земной, весь шар земной, с каким бы счастьем я владел тобой одной, тобой одной... вельветовые джинсы, латунный подсвечник, водка от ночного таксиста, гитара, оленья шкура, рукопись и беломор... Письма пишут разные, слезные, болезные, иногда прекрасные, чаще бесполезные, в письмах все не скажется, и не все услышится, в письмах все нам кажется, что не так напишется.

Мы были очень похожи. Мы были молоды, красивы, самолюбивы, любимы многими, жадны до жизни и веселья, мы мечтали о морях-океанах, собирались прямиком на Гаваи, в пампасы... мэм-сагиб.

"Между нами всегда оставался ну самый последний миллиметр?" – сказала ты. Через много лет я ответил: "Он оставался внутри тебя. Его ты так никогда в жизни и не преодолела, не бросилась в омут очертя голову, не отдала себя всю безоглядно и без остатка, и поэтому не обрела взамен и одновременно все, совсем все, что тебе так надо было, без чего ты так никогда и не стала счастлива."

Теперь этот миллиметр растянулся в неведомые тысячи километров, в другое измерение. И твой голос, низкий, нежный, грудной: "Здравствуй, заяц. Ну, как живешь?"

Живу.

[The_Empress]

Твои попытки журналистики, литературы, кино – какая ерунда… Но я так любил, так трясся, так видел в тебе только все самое лучшее, что подыгрывал тебе, подлаживался, льстил – и удивительно, в этом было больше правды, и мы оба, как всегда, точно чувствовали меру правды и фальши в моих словах, и в твоих тоже.

Ах, как просто: тебя устраивала твоя жизнь. Ты сказала честно. Так хотела: и приключения, и надежный базовый аэродром, и свобода маневра, и романтическая любовь с разлукой...

О черт, но ведь главное, на что я купился, главное, что было мне дороже всего в тебе – потрясающая чуткость, отзывчивость, чистота тона: на каждое мое движение, каждое слово, каждый жест – ты поступала именно так, как было истинно, как я хотел больше всего, мечтал. До тебя – я полагал, что чувство никогда не может быть полностью взаимно. И вдруг оказалось – может... В резонанс, в такт, в один стук сердца.

Все в тебе – ерунда по сравнению с главным, потрясающим, данным от Бога: ты женщина, каких почти не бывает. Ты рядом – уже свет праздника, радости, любви, счастья. Взглядом, улыбкой, жестом, интонацией, беглым поступком – ты дарила мужчине полное ощущение того, что он – желанен, значителен, интересен, достоен, что он – тебе и всем! – единственный такой, мужественный, сильный, красивый, замечательный. Это не было сознательным воздействием – это шло от твоей сущности, от жадного и радостного приятия жизни, веры в нее, и эту радость и веру ты естественно, как дыхание, разделяла с тем, кого встречала.

Но я – не первый встречный, верно, малыш? Ты меня помнишь? Тоска тебя грызет?

И я раскрылся весь – в изумлении приходящего счастья, которое возможно лишь единожды. И ты испугалась – порабощения собственным чувством. "Я не позволяла себе чувствовать даже тысячную часть того, что чувствовала на самом деле, чего хотела..."

И стала всаживать в меня крючья. Ты очень боялась раскрыться полностью – чтоб не смогли сделать тебе больно. А я был счастлив немыслимому для меня порабощению своим чувством. Вот где произошла нескладушка. И боялся, не мог, не хотел делать больно; мне необходимо было – оберегать тебя, а не бороться.

Это я говорил тебе, а всего все равно не скажешь, и все слова столько раз употреблялись в жизни, и что тут скажешь нового, и какой в этом смысл, нет в этом смысла, кроме одного, кроме одного: я говорю – и я с тобой, милая моя, родная, любимая, единственная моя, свет мой, и я вижу тебя, слышу тебя, чувствую тебя, счастлив с тобой, как никогда и ни с кем в жизни. Не было у меня никого ближе тебя.

Тебе было хорошо со мной? Я тебе нравился? Я тебя устраивал?

Малыш, чуча-муча, пегий ослик, чуть-чуть ты смалодушничала, чуть-чуть, и это тот последний дюйм, который решает все.

Я никогда не отделаюсь от истины, что мы были созданы друг для друга. Ты не была самой красивой, или самой умной, или самой доброй – я видел тебя глазами ясно, я не идеализировал: ты была по мне, и каждый взгляд, вздох, движение твои – были навстречу, как в зеркале.

Я видел тебя – и прочие переставали существовать, отделялись стеклянной стеной: чужие, отдельные, другие.

Я видел тебя – и был лучше, чем без тебя: был храбрее, сильнее, умнее… нет, это чушь: добрее, тоньше, благороднее... да и это не главное: я был значительнее, крупнее, чем без тебя.

Из беззащитности, ранимости спохватывалась ты казаться стервой – и вдруг поступала согласно этой претензии, а под блеском глаз дрожала робость, потому что суть была доброй и хорошей, и ты боялась быть такой, чтоб не проиграть в жизни, чтоб не выглядеть слабой. А я настолько знал свою силу, что не боялся поступать как слабый, и в результате ты поступала как сильная, а я как слабый, хотя на деле было наоборот, и на деле получилось наоборот... Господи, милая, как я помню все...

Все кончается, жизнь на закат, финиш отмерен. Не было у меня дня без тебя. Давай напоследок, как тогда, мизинцем к руке, ага.

Твой – Я.

Михаил Веллер

[Anik]

Сообщение от The_Empress

Вся моя жизнь состоит из двух половин: первую я тебя ждал, вторую я тебя помнил.

Вот это очень задело. Спасибо...

[The_Empress]

Мне хочется дарить себя без остатка и мне жаль, что к 30 годам меня осталось так немного. Мне хочется доверять ей полностью и сровнять с землей тот железный занавес, которым я годами привыкал ограждать себя от мира людей.

Страха больше нет. Страх потерялся где-то на дороге к взлетной полосе, где меня ждал мой самолет. К сожалению, к счастью ли, время покажет, но он меня не дождался. И теперь уже не важно, что собирается показать мне время, потому что страха больше нет.

Пришло время собирать разбросанные камни. Пришло время доверять. Пришло время любить и быть любимым.

Она готова была оставаться со мной до конца. Она бы вышагнула из открытого люка вместе со мной и, в какой-то момент, я и сам в это поверил и понял, что уже больше не могу осуществить задуманное, потому что жизнь моя мне больше не принадлежит. Я подарил ее той, кем стал дорожить, впервые за многие годы.

Ее не волнуют ни мои недостатки, ни недостающие зубы, ни недостаток денег-машины-квартиры. Ее волную только я. А, так как я сам себя не волную совсем, меня волнует только она. И, вот странно, никоим образом не идя супротив своих установок и представлений я уже готов пополам разорваться, но найти способ дать ей все и любые матариальные блага, до которых смогу дотянуться, взять бритву острую и ею себя править, и да, чем чорт не шутит, даже записаться на прием к стоматологу

Она не ставит мне условий, не загоняет меня в рамки, не говорит мне что думать и как чувствовать. Она просто живет мной, дышит мной, радуется мне каждый раз будто после долгой разлуки, хотя мы видимся по 100 раз на дню. Она боится, что это однажды закончится. А я не боюсь. Мои страхи похоронены где-то на взлетной полосе по пути к трапу самолета.

[The_Empress]

Привет. Не ждал? Я так и знала.
Остывший чайник. Пыль и скука.
Я просто мимо пролетала.
И вот зашла, прости – без стука.

Мне страшно захотелось чаю
С малиной, медом или мятой.
И поболтать. О чем? Не знаю.
Был не вопрос - о чем... когда-то.

А на плафоне паутинка...
Другие шторы, непривычно.
Ты, говорят,
живешь с блондинкой?
Без комментариев? Отлично!

Еще рисуешь? Не забросил?
Пейзажи, графика... С натуры?!
Влезает в рамку? Нет вопросов.
Да-да, согласна: бабы – дуры.

Давай о чем-нибудь... а кстати,
За книжной полкой на портрете
В моем малиновом халате
Никак она? Мечта поэта!

Какие формы!!! Поздравляю.
Куда уж мне. Невероятно.
Безумство роз в цветущем мае!
Без комментариев? Да ладно.

Ну что же, славно посидели,
Про чай я, кажется, забыла.
А хочешь, вместе полетели
Как раньше... впрочем, пошутила.

Ты извини, была бестактной.
Я не к тому, чтоб всё с начала
И вовсе не прошусь обратно,
А просто... по тебе скучала.

[The_Empress]

Прошлое имеет привычку отпускать. Рано или поздно наступает момент. И все. Все становится прошлым. Уже нет любви. Уже нет ненависти. Уже не хочется вернуться. И не хочется вернуть. Вот тогда наступает понимание. Понимание тех или иных действий. Понимание, всего что случилось. Понимание - почему случилось. Понимание человека.

Только тогда, когда прошлое отпустило, можно спокойно поговорить. Рассказать о всем том, что терзало, вызывало животный страх потери, жгло огнем где-то в области живота и разрывалось осколками по всей вселенной.

Только тогда можно понять, что же двигало человеком. Что заставило его или позволило ему быть рядом, касаться своей рукой, отдавать тепло, приручать, а потом оставлять, бросать и игнорировать. Только в этот момент можно сказать, что скрывалось под словами, внешними интригами. Только в эту минуту можно раскрыть свои мысли и свое сердце, в которых уже нет того, что было еще минуту назад. В эту минуту должна быть пустота, и только в эту минуту можно понять себя и того человека, которому хотелось отдать мир. Только в эту минуту можно спокойно поговорить. Только в эту минуту нужно сказать: "Я любил/любила...". Сказать именно в прошедшем времени. Потому что в эту минуту уже ничего нет. И в эту минуту остро понимаешь, как будто читаешь свои мысли.

Минута пошла.

[The_Empress]

Этот город называется Москва.
Эта улица, как ниточка, узка.
Эта комната - бочонок о два дна.



И сюда приходит женщина одна.

Меж ключиц её цепочка мёрзлых бус,
он губами знает каждую на вкус,
он снимает их, как капелька с листа,
а она стоит, как девочка чиста.

Это чёрт её придумал или Бог?
Это бредил ею Пушкин или Блок?
И кому была завещена в века
эта бронзовая
тонкая
рука?

Эти тёмные печальные зрачки
открывали все затворы и замки.
Ей доступны все дворцы и все дома -
это входит в двери Истина сама.

Изгоняли её с тронов
короли.
Увозили в кругосветку
корабли.
Оставалась караулить берега
ложь -
любовница, распутница, деньга!

А она
ломала руки, как лучи,
и срывала цепи бусинок с ключиц,
и лежали они,
весом в шар земной,
на прямых ладонях
Истины самой.



Музыка тут.