немножко моей графомании

[Пальмочка]

Сон

Я жила в том будущем, когда людям уже не хватало планеты Земля, и они потихоньку начали отселяться на какую-то другую пока еще незагаженную планету. Конечно, не каждый мог себе позволить полет на ту, другую планету. Но в этом моем будущем выпускники Университета Культуры имели льготы, и с моей жизнью на Земле было покончено.
После вручения дипломов нас привели к каким-то лифтам, усадили по три человека в каждую кабину, закрыли железные двери, закрыли деревянные двери, закрыли пластмассовые двери, закрыли резные дверцы непонятного происхождения, все позакрывали, свет оставили приглушенный неестественный и отправили нас в полет.
Лифт несся очень быстро, так быстро, что еще чуть-чуть быстрей, и меня расплющит в лепешку на полу. Так быстро несся лифт, правда, недолго. Часа три. А потом мы, счастливые переселенцы, сошли на не совсем еще освоенную чистую и большую планету. Нас никто не ждал, мы просто повыходили из лифтов в зал с прозрачным потолком.
На стенах висели рекламные щиты. В зале стояли нищенки.
Конечно, в том будущем не было денег. Все было куда сложней. Ничего никому не давалось просто так. Люди практиковали обмен друг с другом и с государственной системой. И все-таки нищенки были. Они молча стояли у стен и смотрели на вновь прибывших с надеждой. А мы, не глядя на них, прыгали от радости, предвкушая бесплатный сыр. Да, еды в этом будущем тоже не было. Так что сыр это так, образно.
Нам всем подарили по квартире. Нам всем подарили по летающему автомобилю марки bmw. Нам всем сказали, что мы обязаны взамен десять лет работать исследуя эту планету. И мы не можем вернуться на землю. Точнее, у нас, конечно, есть такая возможность. Но мы от нее сами откажемся. Мы можем вернуться на землю, отработав положенные десять плюс еще какое-то количество за десять лет лет еще приобретенных, став такими старыми и слабыми, что полет обратно нас просто убьет. Хотя, конечно, это не факт. Просто, отработав все положенные годы, никто еще не осмелился лететь обратно. Люди, отработавшие свой срок, становились теми самыми старыми и никчемными нищенками, которые шли с надеждой смотреть в глаза новоприбывшим. Нищенки имели право вернуться, но им на земле места не было так же, как и здесь. Они смотрели нам в глаза, потому что не хотели умирать в одиночестве. Была довольно сложная и очень гибкая система льгот. Новоприбывшие могли часть своего времени не исследовать плантеу под жаркими и губительными солнцами. Они могли приходить на дом к нищинкам и петь им земные песни. И через два года таких пений, если посчастливится, и нищенка еще будет жива, то эти два года по ее согласию, в обмен на ее право вернуться на Землю, засчитают любому из нас за год работы под солнцами. Таким образом государство заботилось о своих нищенках.
Мы выбрали одну и пели ей по вечерам "От улыбки станет всем светлей" и "Прекрасное далеко". Она лежала в кровати и чахла прямо на глазах. Иногда она плакала, иногда улыбалась. Руки у нее всегда дрожали, и трудно было подумать, что она старше нас всего на десять лет. Она не умерла, нам повезло. Мы пели ей год, и теперь нам оставалось по девять с половиной лет.
Но тут случилось страшное происшествие. О нем кричали все заголовки всех местных газет. 25 человек совершили страшное преступление. Они обманули государство. Они предоставили неверные сведения. Им грозило пять лет работы в особо трудных условиях. И мое имя было одним из этих 25. Я пришла на суд. Все заполняли какие-то бумаги. В бумагах люди собственноручно подчеркивали наиболее подходящую степень своей вины. Почему-то все писали о том, что они очень виноваты. Жирным карандашом подчеркивали именно те варианты, которые однозначно обозначали их вину. Я ходила со своими бумажками от одного к другому и спрашивала, что делать, если вообще не помнишь, совершал ты преступление или нет. На меня смотрели с недоумением. Никто не хотел со мной поговорить. Наверное, меня внесли в список виноватых только для того, чтобы число было круглым. Двадцать пять.
Я написала, что чувствую свою вину не меньше остальных и пошла домой. Дома я разделась и легла на пол. Пол был сделан абы как, как и все, сделанное на этой планете, как все эти новостройки. Точнее сказать, по моему полу можно было ходить. Но нельзя было подпрыгнуть тридцать раз на одном месте. В таком случае ты просто провалишься к соседям снизу. Это всем казалось смешным и неважным. Никто же, находясь в своем уме, не станет прыгать на одном месте целых тридцать раз. И вот я, сжавшись в комок, лежала на этом полу, и в окно мне светило два солнца - желтое и зеленое. А по полу ползал очень умный, сверхчувствительный и никогда не выключающийся пылесос. Он был компактный и очень сообразительный. Предыдущий житель приобрел его взамен на право иметь детей.
Какой дурак заведет детей на такой планете? У пары снизу вместо детей были аквариумные рыбки. Если долго и внимательно вглядываться в пол, на котором я лежу, свернувшись в комок и мечтая о возвращении домой, если смотреть прямо вниз, то сквозь пол со временем можно увидеть аквариумных рыбок, глупо открывающих свой рот и ударяющихся об стекло.

[Амелишка]

Саша, это нечто!!!
Откуда у тебя такие картинки в мозгу возникают? Полное ощущение пребывания во сне!!!
Ни на что не похоже!!! СТРАННО... НЕОБЫЧНО... ИНТЕРЕСНО...
Одним словом не выразить, скажу ДВУМЯ - ХОЧУ ЕЩЁ !!!

[Пусечкина]

"Я требую продолжения банкета!"

[Пальмочка]

Сообщение от Пуська

"Я требую продолжения банкета!"

С другой оперы можно? О любви
Называется:

Нембо и Тюлав

Тюлав любила поезда. Любила разлуки. Любила дождь с мрачным небом. И чай, дрожащий в стакане под стук колес. Она бы уже давно сбилась со счету, если бы попыталась посчитать, который это поезд в ее жизни стучит свою дорожную песню. Но это был первый поезд в жизни, в котором Тюлав уезжала, оставляя на перроне проводившего ее Нембо. Мешая ложечкой чай в дорожном стакане, она смотрела сквозь окно и думала о том, как это странно – видеть весь мир одной! Как это необычно и непривычно думать о том, что Нембо нет рядом. Дерево, круглое, странное, корявое, проплыло мимо глаз Тюлав, и никто больше в этом поезде не обратил на него внимания. Никто не заметил того, что оно похоже на ежа, вставшего дыбом. На ощетинившееся животное, задеревеневшее перед прыжком. Нембо, о, Нембо! Твоя Тюлав тоже не заметила бы это дерево, если бы не ты. Ведь это ты научил ее замечать странные вещи в привычном мире. С тобой весь мир становился странным.
Тюлав открыла блокнот и написала в нем про круглое дерево.
Потом подумала про их первую встречу. Не очень романтично было обсуждать таракана, пробежавшего между ними. Из-за этого таракана в свою первую встречу они так и не встретились. И прошло еще несколько разных-разных месяцев, когда на второй встрече Тюлав погладила ухо Нембо перышком из подушки. Потом они не спали всю ночь, не думая друг о друге, каждый в своей компании. А на следующее утро Нембо уехал точно в таком же поезде. И почему-то Тюлав провожала его, хотя они все еще не познакомились. Она провожала его вместе с остальными. Остальные шутили, шумели, курили. Нембо взял Тюлав за плечи и посмотрел ей в глаза. Может быть, они бы встретились в этот миг. Но только поезд увез его еще на несколько разных-разных месяцев.
И когда они наконец-то повстречались в очередной заполненной остальными комнате, то взялись за руки и ушли. Ушли встречать рассвет на улицах города. В тот день они держались за руки, пока не стемнело. Они видели рисунки на асфальте, реку Авен под мостом, железный провод, выросший из земли и облака, над землей пролетевшие. А когда стемнело, Нембо сказал Тюлав, что этого быть не может. Этого быть не может, потому что они живут в разных городах. И три часа на электричке вполне даже помеха людям, которые хотят стать двумя половинками. Разве могут две половинки жить в разных городах и каждый своею жизнью? Нембо задал этот вопрос и уехал. Тюлав думала над ответом мучительно долго, почти что вечность, целых три дня. А потом поехала его искать. Села в поезд и поехала искать Нембо. Так просто. На следующий день он радовался ей, как ребенок. Познакомил с родителями, позволил взять с полки любимую книгу, отвел на башню и признался в любви. «Я люблю тебя», - сказал Нембо Тюлав 4 сентября 1999 года. Голова Тюлав закружилась одновременно от высоты и от радости. Я люблю тебя. Ради этого стоило ехать. Я люблю тебя. Держи меня крепче, мне слишком хорошо и страшно! Я люблю тебя. Они впервые поцеловались.
И в город на реке Авен вернулись вместе.
Прошло несколько удивительных разных-разных месяцев и они почти стали двумя половинками. Все эти месяцы они вместе просыпались, завтракали, слушали музыку, ездили в транспорте, читали книги, писали стихи, ходили в гости, ходили, куда глаза глядят, ходили по дому, по врачам, по улицам, по разным городам. Они вместе возвращались, тратили деньги, чистили морковку (о, морковка! один раз из-за тебя они чуть не расстались!), ели грибы, пили вино, смотрели телевизор, писали рефераты. Они вдвоем встречали новый год, вдвоем принимали гостей, вдвоем дарили друзьям подарки. Они рассказывали друг другу о том, как прошел день, о том, про что написано то и это, о том, что было про то и это прочитано.
Пожалуй, они могли бы стать и одним целым. Но вот Тюлав сидела в поезде, поезд ехал все быстрей и быстрей. Тюлав написала про дерево и закрыла блокнот. Тюлав уезжала от Нембо ненадолго. А уехала навсегда.
Нет, дело не в поезде, не в морковке, не в его отце и не в том письме, которое Тюлав скоро напишет своему Нембо специально для того, чтобы поссориться. Дело не в небе, не в звездах и не в море, плавать в котором хочется не думая о своей половинке. Дело даже не в том, что им неделями нечего было есть, и ночами было над чем поплакать.
Может быть, дело в том, что половинок не существует на самом деле? А может, половинки не должны уезжать друг от друга в разных поездах? Может, разлуки – это не только предвестники встреч, но еще и разлуки?
Когда-то в утреннем свежем и сонном городе Нембо держал Тюлав за руку, и с ними рядом были Буйный и кто-то еще из компании. Нембо показал Тюлав надпись на административном здании. Надпись такая: «Синеди Ашас». Обычная надпись, каждый видит ее по нескольку раз за день. Нембо сказал: «Прочти справа налево, получается очень красиво». Получается «Саша и Денис», - прочитала Тюлав. Будто два имени. «Надо будет потом как-нибудь что-нибудь про них написать», - подумала она.
Рассветало.

[Narni-a]

Cашенька, пожалуйста, еще!

[Пальмочка]

Сообщение от Narni-a

Cашенька, пожалуйста, еще!

Пожалуйста.
http://www.proza.ru/author.html?asha21

[Амелишка]

Сообщение от Пальмочка

С другой оперы можно? О любви
Называется:

Нембо и Тюлав...

Саша, я плакала
Обисапс!!!

[Пальмочка]

Письмо

Несколько лет назад как-то вечером, вернувшись с работы, я нашла в почтовом ящике Твое письмо. Я повертела его в руках, разглядывая свой адрес, написанный Твоим почерком, и марки со штампами. Потом положила Твое письмо в сумочку и пошла домой. Всю ночь оно пролежало в сумочке у входа в квартиру. Утром я поехала на работу, и весь рабочий день провела, ни на минуту не забывая о том, что у меня есть Твое письмо, которое я еще не читала. Потом я шла с работы домой и думала о том, что Твое письмо похоже на мертвого котенка, - есть в нем что-то трогательное, что-то родное и в то же время что-то отталкивающее, неприятное. Я остановилась на улице, достала письмо из сумочки, провела рукой по буквам, написанным Тобою, положила письмо обратно и пошла домой. Дома не было никого, свет прятался за желтыми занавесками. Я подошла к окну, отодвинула занавеску и открыла Твое письмо.
Ты писал мне о том, что у Тебя все хорошо. Что Ты нашел работу, получаешь достаточно и живешь в целом неплохо. Только Ты скучаешь по мне. Ты очень сильно по мне скучаешь. Ты так по мне скучаешь, что спишь с кем попало. Наверное, Ты переспал уже со всеми в этом городе. Например, совсем недавно Ты переспал сразу с двумя блондинками. Вообще-то они не только блондинки, они еще и сестры-близняшки. Но это все равно не то, и Тебе одиноко.
Заканчивалось Твое письмо фразой: "Пиши мне". Я пошла на кухню и выбросила его в мусорку. Посмотрела на улицу. Там солнце садилось. Я взяла мусорку и пошла выкидывать мусор.
Кажется, с тех пор я не вспоминала о Твоем письме.

[Пальмочка]

Про Аню

Ее привезли вечером. Обычно в это время она ложится спать.
Дома все было по-старому. Весы стояли на месте, и можно было на них забраться. Пульт по-прежнему переключал каналы. Мама взяла эту свою маленькую Веру и ушла ее купать.
Аня стояла перед телевизором и вертела в руках ботинок. По телевизору все те же Хрюша со Степашкой. Но мама не хотела смотреть на них вместе с Аней, а почему-то ушла одевать эту свою Веру.
Потом программа закончилась. Но спать все равно не хотелось. Мама переодела, дала выпить соку, положила в кроватку и хотела было уйти. Аня встала посреди кровати и закричала изо всех сил. Какое ей дело до соседей, маминого ужина и маленькой Веры? Она не хотела оставаться одна и кричала так громко, как могла.
И мама вернулась. Мама взяла ее на руки. Мама стала ходить по комнате. Стала петь песенки. Аня лупила ее своей ручкой. Нельзя обижать маленьких. Потом перестала. Они сели на кровать, и Аня стала рассказывать, чего она боится и почему не хочет оставаться одна. Мама, конечно же, все понимала. Она раскачивалась взад-вперед, сидя на кровати, гладила Аню по волосам и тоже что-то рассказывала. Не все было понятно, но некоторые слова успокаивали. Аня. Анечка. Хорошая. Маленькая. Самая умненькая. Самая первая. Мама тебя любит. Мама очень соскучилась. Мама никуда не денется. Спи, малыш.
Девочка держалась за маму обеими руками, но глаза закрывались сами собой, и правая рука упала на кровать, а левая лежала на маме. Глаза слипались, но она раскрывала их из последних сил, чтобы проверить, все ли в порядке. Потом она уснула.
Уснула, но сквозь сон почувствовала, что что-то не так. Села в кроватке, обняла игрушечного мишку и тихо-тихо заплакала. Мама все-таки ушла.
В соседней комнате она рассказывала по телефону бабушке, что Аня только-только заснула, и что заснуть она согласилась у мамы на руках. Бабушка смеялась, говорила, что Аня взрослая, и все время спит сама, поздно уже к рукам-то. Дедушка смеялся и говорил, что если «хорошая» мама разбалует его внучку, то они больше не возьмут ее к себе на дачу.
Мама совсем не чувствовала себя хорошей. Поговорив с ними, она вернулась к плачущей девочке и снова взяла ее на руки.
Спи, малыш, спи. Ну честное слово, никуда твоя мама не денется!

[Пальмочка]

Театр

Я не люблю театр за то, что в театре нельзя есть попкорн. И дело тут вовсе не в попкорне, дело в том, что в театре нельзя довольно многое. Прям как в школе, - раз уж ты тут, то сиди, от звонка до звонка, тихо, молча впитывай новые знания. И как бы ни было интересно то, что передо мной разыгрывают, а все равно невыносимо тяжело знать, что я не могу, к примеру, встать и выйти, просто так, никого при этом не задев и не обидев. Я не могу чихнуть или кашлянуть, оставшись незамеченной в этой священной тишине, которую ни в коем случае нельзя нарушить. И уж совсем ужасно, если вдруг протяжно заурчит в животе. Это недопустимо. Легче ни в какой театр не идти.
В общем, я не «не люблю» театр. Я его боюсь. У меня вполне даже запущенный случай театрофобии.
А еще я на всю жизнь запомнила лысую мужскую голову, сидевшую передо мной в Капелле. По голове катилась капля пота, и один раз на эту голову села муха. Толстая такая, противная. Бежать отсюда, бежать, забыть, как страшный сон.
Увы, такие потрясения не забываются. И я вполне даже горжусь тем, что как-то мы с мамой на пару уснули на «Трамвае «Желание»». Свет выключили, и мы, измученные непривычно белыми ночами, взяли и уснули. Последнее, что я помню, - неестественно мокрые подмышки толстого актера. Кажется, актер должен был начать признание в любви. Надо думать, все это должно было выглядеть смешным и нелепым.
А один раз я, дико извиняясь перед всеми старушками, ушла с «Евгения Онегина», не дождавшись, когда же наконец Татьяна допоет свое разнесчастное письмо. Подружке, пришедшей со мной, я сказала, что у меня болит живот. На самом деле мне было очень жаль Пушкина. Вот, ей Богу, не вру!
В общем, у меня в плане театра богатый опыт имеется. Когда-то мне понравилась «Буря» Шекспира в Комиссаржевке, но через несколько лет мы с мужем неслись с этой «Бури», как от чумы.
И тогда я подвела итог всем моим воспоминаниям о театре. Самое интересное зрелище, преподнесенное мне актерами театров, - это чистка рыбы в Малом Драматическом. Понаблюдать такое можно и на рынке, а искать чего-то нового на сцене театра, - извольте, увольте, убейте!..
В прошлую субботу я вдруг обнаружила себя возле Театра Сатиры на Васильевском, с двумя билетами в руках. У входа меня ждал человек. Человек этот был внешности очень милой и спокойной. И это меня почему-то очень радовало. Успокаивало. Хотя от волнения я зачем-то купила в буфете шоколадку. И поняла уже спустя не один десяток минут, что шоколад-то я, как кормящая мама, не ем. Отдала своей спутнице.
Да что же это я все время о еде?
В Театре Сатиры на Васильевском есть замечательная гардеробщица. Изумительная гардеробщица. Неправдоподобная какая-то гардеробщица. Я до сих пор думаю, что таких людей не бывает. И в таком случае она мне просто приснилась. Она имеет обыкновение сниться всем тем, кто сдает свою одежду в самом последнем отсеке гардероба этого театра. Она от души улыбается и излучает какую-то доброту. Мне трудно это описать. Я никогда не сталкивалась с подобными явлениями раньше. В общем, это мое восьмое чудо света, и я рекомендую всем на него посмотреть.
Есть только одно «но», - забирая у нее свою куртку уже после спектакля, я чувствовала свою ущербность. Мне даже хотелось глупо шутить. И в итоге я совсем недовольна своим поведением и тем, как мы расстались. Я действительно считаю, что ей надо подарить хотя бы букет ромашек. Теперь-то.
Что до глупых шуток, то с перепугу я ими чуть ли не засыпала свою спутницу.
Попробуйте себе представить мои ощущения, когда я оказалась на сцене. Да-да, на сцене. Там оказались все зрители. Их рассадили на стульчики в два ряда, и можно было пялиться на окружающих совсем как в метро, потому что больше первое время пялиться было не на что.
А потом ррраз! И выключили свет.
Тут кто-то начал нервно хихикать, а я посоветовала девушке Оле крепче держать в руках свою сумку. И еще подумала про себя, что лечить меня уже поздно, и остается только надеяться, что девушка Оля отнесется к этим шуткам со снисхождением. Ну хотя бы в память о шоколадке.
В общем, темно, страшно, я на сцене театра, и мне уже почти не до шуток. Именно так начинается спектакль «Академия смеха», в ходе которого все внимание зрителей держат два лишь актера, внезапно появляющиеся на сцене одновременно с возможностью снова видеть.
Мне говорили, что я не замечу, как пройдет время. Это не так. Время шло заметно. И с ним очень понятно и хорошо менялись отношения этих двоих в центре сцены. Цензор и автор юмористических пьес, ничем не похожие по определению, к финалу находят все же понимание. И наблюдать за этим действительно приятно.
Я не буду вдаваться в подробности, потому что хвалить я не умею.
Хвалить не надо уметь, - если что-то хорошо, то это и так понятно. А показать, как хорошо, я не могу, потому что настоящее «хорошо» надо видеть своими глазами. Иначе все равно ничего не поймешь.
Поэтому я о другом.
Ну сказано же в самом еще начале, - выключите вы свои мобильные телефоны! Ну так нет же! Запилинькала мелодия в кармане у одного. Долго он свой телефон искал. Нашел. Прочувствовал все взгляды, которыми его удостоили остальные. В панике обыскался нужной кнопки. В итоге телефон-проклятие-человечества звонил очень долго и настырно. А потом ему подпел еще один.
Ох, кулаки у меня чесались!
А два актера как будто ничего этого не видели и не слышали. Как будто они и впрямь находятся в каком-то прошлом, да еще и в другой стране.
Вот я бы на их месте остановилась бы, замолчала, и со словами «злые вы, уйду я от вас», ударилась бы в рев. Я не актер.
Кто я, что я, зачем я?
…О чем я?
Хороший спектакль, рекомендую. Его трудно испортить даже финальной шуткой про клизмы. И хотя и кажется мне очевидным, почему такая шутка все же имеет место там быть, но зрители-то смеются вовсе не над этим, а над самой шуткой!
Впрочем, может, они просто смеются по инерции…