Сообщение от Katarinaliza
(Сообщение 15136571)
А литература подойдёт?
ОЛЬГА ЛЕБЕДИНСКАЯ
РАССКАЗЫ И МИНИАТЮРЫ
Люленьки
Серенькая стайка ребятишек сидела перед телевизором. На экране
весёлый мальчик в наглаженных штанишках складывал в шкаф игруш-
ки и негромко пел о дне рождения, который бывает только раз в году,
чем умилял до слёз дежурных нянечек.
“Вон ведь как тихонько поёт! — с тоской думал Миша. — Никому
не мешает. У меня никогда так тихо и красиво не получается. Мама
говорит, это потому, что я думаю только о себе и никого не жалею. А я
жалею. Я просто забываю, когда пою, что шуметь нельзя. А этот всё
помнит. Вот, идёт сам руки мыть. А чего их мыть — они у него и так
чистые. Мама говорит, что я грязнуля. Наверное, она права. У меня
никогда не бывает к вечеру такой чистенькой рубашечки. Интересно...
А папа у него совсем как мой: пришёл с работы, лёг на диван, газетой
укрылся. Вот бы запустить чем-нибудь в газету и спрятаться — папа
испугается, вскочит... Ага, и этот чистюля сейчас из пистолета пробкой
ка-а-ак бабахнет! Как же, он просто сказал: “Бах!” И всё. А я бы... И
папа стал бы кричать, что я изверг, что родному отцу не даю отдохнуть,
а он вкалывает, как лошадь, чтобы мне, оглоеду, лишнюю игрушку ку-
пить. А разве бывают они лишними?! Они же ломаются! У этого тихо-
ни, конечно, ни одна игрушка не поломана. Стоят на полочках, новень-
кие, как в магазине. Вон машину берёт, посмотрим, что он с ней делать
будет. Зайца сажает. Поехали! Сейчас ка-а-ак в пирамиду из кубиков
врежутся! Кубики полетят в разные стороны, кошка испугается — и на
стол, заяц за кошкой погонится: зачем правила уличного движения на-
рушает! Нет, никакой аварии у этого мальчишки быть не может. Куби-
ки не падают, кошка сидит, спокойно смотрит, как машина пирамиду
объезжает. А я бы натворил... И почему я такой плохой? Почему это
одни родятся хорошими, а другие совсем плохими? Был бы я хорошим,
сидел бы сейчас дома на диване, смотрел кино с мамой. Конечно, тако-
го плохого ребёнка, как я, любить нельзя. И почему я таким родился? А
ведь мне тоже хочется, чтобы меня любили, — Миша всхлипнул и тут
же зажал рот рукой, чтобы никто не услышал, что он плачет. — Вот
если бы они забрали меня из этой дурацкой больницы, я бы так старал-
ся, так старался... Но только они ведь не заберут. Они меня уже никог-
да не полюбят. А может, ещё любят? Хоть капельку? Вот придёт мама,
я её спрошу. А лучше попрошу её забрать меня домой. Очень-очень
попрошу. Если любит, она поймёт, что не могу я больше так жить...
Один... Может, хоть чуточку ещё любят...”
— Миша, ты почему в чужое отделение забрался! — взяла его за
руку нянечка. — Я все палаты обегала, еле тебя нашла! Идём, мама твоя
пришла...
Миша вырвался и, подтянув широкие серые штанины, побежал к
маме. Он бежал по коридору и шептал, напряжённо сдвинув брови: “Я
её попрошу... Я её очень попрошу...”
Зазвенели склянки, заскакали по полу шприцы и иголки.
— Ну, куда тебя несёт, сатанёнок! Сколько говорить: не бегайте по
коридору! Это вам не улица! — закричала медсестра.
— Ко мне мама пришла! — тоже закричал Миша.
— А ну-ка, — схватила его медсестра за руку, — пойдём к твоей
маме. Пусть полюбуется на своего разбойника!
Миша не сопротивлялся жестокой своей судьбе в белом халате, та-
щившей его безжалостно по коридору. Сопротивляться было бесполез-
но, это он уже понимал.
Мама поднялась со стула им навстречу, устало выслушала жалобу
на ребёнка, укоризненно посмотрела на Мишу и вздохнула привычно.
“Не заберёт”, — подумал он обречённо.
* * *
Ночью Миша не мог уснуть. Он плакал. Плакал от того, что не ему,
а маленькой девочке, лежавшей на кровати напротив, пела мама колы-
бельную песенку. Ту самую, которой Мишина мама усып-
ляла его в те счастливые времена, когда его ещё любили.
Когда его ещё не бросили болеть одного в эту ужасную
больницу. Девочкина мама пела: “Люли-люли-люлень-
ки, прилетели гуленьки...” А Миша вспоминал огромную
иглу, торчащую из его руки, и струйку крови, стекаю-
щую на пол... “Стали гули ворковать...” Слёзы раздира-
ли маленькое горло. “Стала кроха засыпать...” Мама
сказала, что если он выдержит неделю и ничего не на-
творит, то они обязательно его заберут, а пока надо по-
терпеть... “Люли-люли...” Утром растолкают и больно
сунут под мышку холодный градусник, а потом заставят есть против-
ную липкую несолёную кашу. При воспоминании о каше затошнило. А
потом принесут таблетки и хлористый кальций... “Люли-люли-люлень-
ки...” Нет, так жить дальше нельзя! Невозможно жить, когда тебя не
любят. Так больно в горле, в голове, в груди... Вот он умрёт, тогда они
узнают! Тогда пожалеют, что бросили ребёнка! “Люли-люли-люлень-
ки...” Но он их никогда уже не простит... Сами родили, а потом броси-
ли. “Люли-люли...” Он уснул наконец, уткнувшись в мокрую от слёз
подушку. И снился ему дом. И несломанные игрушки. И чистые руки. И
мама пела ему: “Прилетали гуленьки...”
* * *
Начиналось обычное утро.
не. это удар в солнечное сплетение.
реву.................................
По широкой дороге мчались машины с весёлыми искрами на блес-
тящих боках. Дворники расплёскивали над тротуарами вороха шурша-
щих листьев. Распахивались окна в домах. Бежали на работу прохожие
с розовыми сонными лицами.
А по краю дороги, решительно размахивая руками, шёл маленький
мальчик в больничной пижаме.
|
