Я сгорая хочу что бы мог ты со мной отогреться.
От осенних дождей,и от зимних проснувшихся вьюг.
Там на сильном ветру не костер,а усталое сердце.
Но зачем? почему? столько грусти сегодня вокруг?.
Отражаются звезды в глазах так недавно любимых.
Словно капля дождя что луч солнца пронзил золотой.
А ведь годы не ждут,они мчатся неистово мимо...
Оставляя нам память как счастливы были с тобой.
Я однажды в твой дом забегу ошалелою вьюгой...
Я весенней грозой промочу тебя насквозь всего.
И доверившись мне ты увидишь как мчится по кругу.
Золотая карета с Созвездия дальних миров...
Мы ее запряжем голубыми как небо Мечтами.
Пусть там кучером будет моя неземная... Любовь.
Я укутаю ноги тебе в небесах ....облаками.
И мы будем летать в переулках несбыточных Снов.

Дана Ден.

Костя, ОТКУДА у Вас такая коллекция???

Расстояние между нами
Считаю вдохами и выдохами
Разбиваю все толстые грани
Путаю входы с выходами
Прожить день без тебя невозможно
А ты говоришь о неделях
Издеваешься...Ну разве так можно?
Заливаюсь в горестных трелях
Я боюсь остаться снова
Наедине с собой и мыслями
Без внутреннего крова
С жизни серыми листьями
Я падаю в темное небо
Хватаюсь за яркие звезды
Во мне больше не будет гнева
Злиться уже слишком поздно
В сердце осталось место
На самые лучшие чувства
И оно словно мягкое тесто
Лепит все, кроме грусти


Ирина Гугис

Я шла по морю босиком,
И платье ветром раздувало,
Я не жалела ни о ком,
Я ни о ком не вспоминала.

И только волны ноги мне
Своею пеной целовали,
В своей соленой глубине
Они мою тоску сковали.

И мне не жаль, совсем не жаль,
Того, кто быть со мной не может,
Теперь ушла моя печаль…
Ничто мне душу не тревожит.

Иду по морю и пою
О том, что жизнь светла и ярка.
Волна размыла грусть мою…
А может, унесла русалка.

Живу взахлеб, цвету и пахну,
Сияю медным пятаком.
И от дождя в восторге ахну –
Всю жизнь мечтала о таком!

И от пронзающего ветра
Сегодня буду без ума.
Пою мотивчик в стиле ретро,
Что я придумала сама.

По лужам прыгая лягушкой,
Пойму – и ты тому виной:
Уснула – глупенькой простушкой,
Проснулась – царскою женой.

Пусть примеряю заблужденье,
Мне по душе его новьё –
Твое коленопреклоненье
И восхищение твое!

И будет день, и будет ночь,
И будет засуха и дождь,
И будет снег, потом – вода,
И будут сёла, города,
В дороге может быть туман
И много диких обезьян,
Роман “Луна и медный грош”,
Прикид – фасон а ла Гаврош.
А я решила быть с тобой,
И это назовут судьбой
Потом, когда-нибудь потом,
Когда мы всё переживём –
И снег с дождём,
И день, и ночь,
Когда года умчатся прочь,
Когда состаримся вдвоём,
Когда умрём.

Все пройдет

Все проходит, проходит когда-то,
Я знаю, и это пройдет.
В чем я пред тобой виновата?
И что впереди нас ждет?
Ты знаешь, я стала спокойней,
Смирилась с своей судьбой.
Ты знаешь, я стала свободней-
Уже не болею тобой.
Живу параллельно с любовью
И радуюсь каждому дню…
Своей золотою новью
Я счастье свое храню!
Нет, я не жду тебя. И дальше
Живу и верю, что люблю
Другого. Искренне, без фальши
Я Бога вновь благодарю.
Твое отсутствие не гложет,
Счастливой не мешает быть.
Ведь без тебя, как знать, быть может,
Гораздо проще стало жить?!
Я пред тобой не виновата.
И впереди лишь счастье ждет.
Ведь все пройдет, пройдет когда-то,
И это, я знаю, пройдет.

Устала ждать, не спать ночами,
Устала думать и жалеть,
Устала жить я лишь мечтами,
Устала я тобой болеть.

Устала я, устала, слышишь?!
Любить устала! Отпусти.
Ты никогда мне не напишешь…
И в жизни нам не по пути.

Устала я…Нет больше силы
Терпеть и ждать тебя опять.
Прошу – оставь меня, мой милый,
Устала я тебя терять.

Ты на небе облачко нежное,

Ты на небе облачко нежное,
ты пена прозрачная на море,
ты тень от мимозы на мраморе,
ты эхо души неизбежное...
И песня звенит безначальная.
Зову ли тебя -- откликаешься,
ищу ли -- молчишь и скрываешься,
найду ли? Не знаю, о Дальняя.

Ты сон навеваешь таинственный.
Взволнован я ночью туманною,
живу я мечтой несказанною,
дышу я любовью единственной.
И счастье мне грезится дальнее,
и снится мне встреча блаженная,
и песня звенит вдохновенная,
свиваясь в кольцо обручальное.

****

Губами
Так нежно по коже...
Чуть-чуть
Языком...
До трепетной дрожи...
Ловлю взгляд мельком...
И вот разгорается тело
Огнём.
Как бабочка села...
Не ждём…
Вот крылья порхают -
Взлетела на грудь,
Душа замирает -
Мятежно чуть-чуть.
В ложбинку - как ветер…
Чуть слышно листву...
На этом ли свете
Сегодня живу?
И шепчут берёзы:
- Люблю... я люблю...
Так нежно, как грёзы, -
Продолжи, молю!
Касаешься снова и снова
Ты губ -
Взлететь я готова,
Все мысли сожгу...
От этого жарко, и больно,
И страшно...
Но сердцу привольно,
Оно бесшабашно...
Целуешь... Целуешь...
И тело бьёт дрожь...
Как душу волнуешь,
На песню похож!
В такие минуты
Ты шепчешь стихи...
Фантазий причуды...
Мы так далеки -
Вдвоём в одночасье
От бренной земли,
И, кажется, счастье
Маячит вдали...
Летаем в неведомых ныне
Мирах...
Наверно, отныне
Потерян и страх -
От ласковых слов,
Касания рук,
От нежных стихов,
Эротических мук!
Исчезла стыдливость
Со взмахом крыла,
Любовь, словно милость,
Во мне расцвела…
Как сладко! Как больно!..
И эхом слова:
"Любима!" Привольна,
Как моря волна...
ЛЮБЛЮ!.. Я ЛЮБЛЮ!..
И гаммой сердечной
Прольётся вдруг стих,
Готова быть вечно
В объятьях твоих!

Наверное не очень женское, но очень "мое".

Сигарета к сигарете, дым под лампою,
Здравствуй вечер-катастрофа, час дождя,
Ходит музыка печальная и слабая
Листья кружаться в снега переходя

Наш не весел разговор и не ко времени,
Ах, как будто бы ко времени беда!
Мы так много заплатили за прозрение,
Что должно быть обнищали навсегда...

Не пытай меня ни ласкою ни жалостью,
Как ни странно я о прошлом не грущу...
Если сможешь - ты прости меня, пожалуйста,
Вдруг и я тебя когда-нибудь прощу.

Синий дым плывет над нами мягкой вечностью
Чиркнет спичка - сигарета вспыхнет вновь
За окном с зонтами ходит человечество
Обокраденное нами на любовь.

Ю. Визбор

Из Веллера.
Самовар.

Вот видишь, все-таки я написал тебе письмо. Много-много лет я собирался это сделать. С тех самых пор, как мы с тобой расстались, и навсегда. Чтоб никогда больше не увидеться.

Меня нет больше на свете, милая. То, что еще осталось – совсем не тот я, которого ты любила и помнишь. Только вместилище – память и чувство. Прошло много лет, и я понял это. И ты тоже поняла, правда? Потому что тебя, той, что была, тоже нет больше. Мы стали другими, по отдельности друг от друга, без смирения и сроднения с переменами любимого, на разных дорогах, в разных жизнях.

Время обточило нас на разных станках, и наши миры стали разными.

Если даже предположить сумасшедшее, невозможное, что мы встретимся – это не будет иметь никакого значения. Мы будем искать и желать друг в друге то прежнее, что знали и чувствовали когда-то. Стараться увидеть и обрести то родное, чем мы были.

Это странное ощущение. Как будто не было всех этих огромных прошедших лет, прожитых вдали и по-разному, как будто годы и годы прошли в некоем параллельном, другом, нереальном измерении, не имеющем отношения к тому, что жило внутри нас и между нами, и вот сейчас мы встретились – и продолжаем жить вместе с того самого момента, когда расстались. Словно расстались совсем недавно, вчера, неделю назад.

И когда мы расстанемся вновь, то в памяти друг друга снова будем теми, что когда-то, молодыми, здоровыми, красивыми и веселыми, в полете и силе жизни, даже когда она боль, потому что еще огромность впереди, – а эта встреча, она останется так, сбоку, маленьким боковым ответвлением, ничего не меняющим.

У меня было когда-то так много слов для тебя, так много, что я не мог остановиться говорить их. Это не от болтливости, и не от того, что мне было легко и неважно, бездумно, говорить их – а от того, что мы были вместе так мало, так мало, считаные дни, милая, а я думал о тебе так много, всю жизнь, и разговаривал с тобой – без тебя – всю жизнь, и при встречах мне не хватало времени сказать тебе все, что так хотелось, так надо было.

Не было дня, когда я не разговаривал бы с тобой. Вся моя жизнь состоит из двух половин: первую я тебя ждал, вторую я тебя помнил.

Я писал это письмо много лет, очень много. Ночами, глядя в темноту, и в поездах, куря в тамбуре, и в толчее улиц, и просто в свободную минуту. Так странно: и пел гондольер в Венеции, и играл скрипач в Иерусалиме, и светилась Эйфелева башня, и в бессонницу в тундре под храп бригады доносил разбитый транзистор: "Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не надо". Тогда еще я умел плакать.

Ты плачешь по мне, милая? Ты меня помнишь?

Всю жизнь я пытался понять тебя, и понять себя, и в тысячный раз вспоминая давние события находил в них новые детали, открывал новые мотивы и тайные причины.

Я очень любил тебя, милая. Я и теперь люблю тебя. Но теперь это уже точно не имеет никакого значения. Вот уж теперь-то точно поздно.

Когда–то, в той жизни, ты сказала - лето, и Ленинград, и тополиный пух: "Поезд ушел". И я ответил: "Ну, такой поезд я на пальце потащу за веревочку".

Когда–то - лето, комнатушка, простынь, плед на окне завязан сыромятным ремешком скотогона на калмыцкий узел – ты спросила: "А тебе надо, чтоб я тебя любила? Или – тебя и так... устраивает?" Я не нашел ответа, было слишком много верных и все про одно, они промелькнули мгновенно, каждый главный и единственный, не выбрать, так больно, и печально, и быстро колотилось сердце, и я сумел только на выдохе: "Господи, дай мне любви этой девочки, и больше мне от жизни ничего не надо."

С тех пор я всю жизнь отвечал на этот вопрос. Из всех в мире вариантов да я искал один, чтоб ты поняла, как мне это было надо, я сказал тебе: "Ты любишь меня. Когда ты сходишь по мне с ума, и прибегаешь, бросив все, и обнимаешь, прижимаясь в отчаянье, и глаза твои сияют, и ты моя, и ты стонешь со мной, и ты делаешь каждым касанием навстречу то же, что делаю я, и чувствуешь то же, что чувствую я, – ты любишь меня, и знаешь это, всем естеством, и я это знаю и чувствую всем собой, потому что нет этого иначе."

Ты боялась попасть в плен. Ты боялась поверить до конца, до последнего дюйма. Ты не могла жить в мире ни с кем, потому что никогда не жила в мире с собой. Жизнь кипела, искрилась, брызгала в тебе, и всего хотелось, и всего было мало. Ты была такая светлая и радостная. С тобой было светло.

Никого в жизни я не понимал так, как тебя; не чувствовал так, как тебя; не читал, как открытую – для меня одного! – как тебя.

– Какие у тебя сияющие глазищи!..

– Это только для тебя...

В унисон, в фазу, в масть. Я оборачивался и открывал рот, и ты говорила: "Ага, какая весна, да?"

Ты жутко боялась остаться одна, состариться без мужа, без семьи, и поэтому произносила речи о скуке и однообразии семейной жизни, в защиту свободы и приключений. Ты предчувствовала свое будущее и боялась признать поражение хоть в чем-то. И так ясно слышались в твоем голосе слабость и желание, чтоб тебя опровергли, уверили, успокоили, что ты будешь надежно и спокойно любима всю жизнь, и при этом будет все, что только можно придумать прекрасного, интересного, необычайного, и ни при каких условиях ты не будешь брошена – даже если сама из самолюбия, противоречия, злости сделаешь все, чтоб – наперекор себе же – остаться одна: не останешься, тебя всегда сумеют понять, принять, примирить, сделать так хорошо и оставить с собой, как в глубине души ты сама больше всего хочешь.

Я научился понимать, правда? А это единственное, что у меня осталось, главное мое занятие, это вся моя жизнь: помнить, знать, понимать. И это – огромная, огромная, неохватная жизнь! уверяю тебя...

В полях под снегом и дождем, мой милый друг, мой верный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг, и если б дали мне в удел весь шар земной, весь шар земной, с каким бы счастьем я владел тобой одной, тобой одной... вельветовые джинсы, латунный подсвечник, водка от ночного таксиста, гитара, оленья шкура, рукопись и беломор... Письма пишут разные, слезные, болезные, иногда прекрасные, чаще бесполезные, в письмах все не скажется, и не все услышится, в письмах все нам кажется, что не так напишется.

Мы были очень похожи. Мы были молоды, красивы, самолюбивы, любимы многими, жадны до жизни и веселья, мы мечтали о морях-океанах, собирались прямиком на Гаваи, в пампасы... мэм-сагиб.

"Между нами всегда оставался ну самый последний миллиметр?" – сказала ты. Через много лет я ответил: "Он оставался внутри тебя. Его ты так никогда в жизни и не преодолела, не бросилась в омут очертя голову, не отдала себя всю безоглядно и без остатка, и поэтому не обрела взамен и одновременно все, совсем все, что тебе так надо было, без чего ты так никогда и не стала счастлива."

Теперь этот миллиметр растянулся в неведомые тысячи километров, в другое измерение. И твой голос, низкий, нежный, грудной: "Здравствуй, заяц. Ну, как живешь?"

Живу.

Твои попытки журналистики, литературы, кино – какая ерунда… Но я так любил, так трясся, так видел в тебе только все самое лучшее, что подыгрывал тебе, подлаживался, льстил – и удивительно, в этом было больше правды, и мы оба, как всегда, точно чувствовали меру правды и фальши в моих словах, и в твоих тоже.

Ах, как просто: тебя устраивала твоя жизнь. Ты сказала честно. Так хотела: и приключения, и надежный базовый аэродром, и свобода маневра, и романтическая любовь с разлукой...

О черт, но ведь главное, на что я купился, главное, что было мне дороже всего в тебе – потрясающая чуткость, отзывчивость, чистота тона: на каждое мое движение, каждое слово, каждый жест – ты поступала именно так, как было истинно, как я хотел больше всего, мечтал. До тебя – я полагал, что чувство никогда не может быть полностью взаимно. И вдруг оказалось – может... В резонанс, в такт, в один стук сердца.

Все в тебе – ерунда по сравнению с главным, потрясающим, данным от Бога: ты женщина, каких почти не бывает. Ты рядом – уже свет праздника, радости, любви, счастья. Взглядом, улыбкой, жестом, интонацией, беглым поступком – ты дарила мужчине полное ощущение того, что он – желанен, значителен, интересен, достоен, что он – тебе и всем! – единственный такой, мужественный, сильный, красивый, замечательный. Это не было сознательным воздействием – это шло от твоей сущности, от жадного и радостного приятия жизни, веры в нее, и эту радость и веру ты естественно, как дыхание, разделяла с тем, кого встречала.

Но я – не первый встречный, верно, малыш? Ты меня помнишь? Тоска тебя грызет?

И я раскрылся весь – в изумлении приходящего счастья, которое возможно лишь единожды. И ты испугалась – порабощения собственным чувством. "Я не позволяла себе чувствовать даже тысячную часть того, что чувствовала на самом деле, чего хотела..."

И стала всаживать в меня крючья. Ты очень боялась раскрыться полностью – чтоб не смогли сделать тебе больно. А я был счастлив немыслимому для меня порабощению своим чувством. Вот где произошла нескладушка. И боялся, не мог, не хотел делать больно; мне необходимо было – оберегать тебя, а не бороться.

Это я говорил тебе, а всего все равно не скажешь, и все слова столько раз употреблялись в жизни, и что тут скажешь нового, и какой в этом смысл, нет в этом смысла, кроме одного, кроме одного: я говорю – и я с тобой, милая моя, родная, любимая, единственная моя, свет мой, и я вижу тебя, слышу тебя, чувствую тебя, счастлив с тобой, как никогда и ни с кем в жизни. Не было у меня никого ближе тебя.

Тебе было хорошо со мной? Я тебе нравился? Я тебя устраивал?

Малыш, чуча-муча, пегий ослик, чуть-чуть ты смалодушничала, чуть-чуть, и это тот последний дюйм, который решает все.

Я никогда не отделаюсь от истины, что мы были созданы друг для друга. Ты не была самой красивой, или самой умной, или самой доброй – я видел тебя глазами ясно, я не идеализировал: ты была по мне, и каждый взгляд, вздох, движение твои – были навстречу, как в зеркале.

Я видел тебя – и прочие переставали существовать, отделялись стеклянной стеной: чужие, отдельные, другие.

Я видел тебя – и был лучше, чем без тебя: был храбрее, сильнее, умнее… нет, это чушь: добрее, тоньше, благороднее... да и это не главное: я был значительнее, крупнее, чем без тебя.

Из беззащитности, ранимости спохватывалась ты казаться стервой – и вдруг поступала согласно этой претензии, а под блеском глаз дрожала робость, потому что суть была доброй и хорошей, и ты боялась быть такой, чтоб не проиграть в жизни, чтоб не выглядеть слабой. А я настолько знал свою силу, что не боялся поступать как слабый, и в результате ты поступала как сильная, а я как слабый, хотя на деле было наоборот, и на деле получилось наоборот... Господи, милая, как я помню все...

Все кончается, жизнь на закат, финиш отмерен. Не было у меня дня без тебя. Давай напоследок, как тогда, мизинцем к руке, ага.

Твой – Я.

Михаил Веллер

Вот это очень задело:041:. Спасибо...

Мне хочется дарить себя без остатка и мне жаль, что к 30 годам меня осталось так немного. Мне хочется доверять ей полностью и сровнять с землей тот железный занавес, которым я годами привыкал ограждать себя от мира людей.

Страха больше нет. Страх потерялся где-то на дороге к взлетной полосе, где меня ждал мой самолет. К сожалению, к счастью ли, время покажет, но он меня не дождался. И теперь уже не важно, что собирается показать мне время, потому что страха больше нет.

Пришло время собирать разбросанные камни. Пришло время доверять. Пришло время любить и быть любимым.

Она готова была оставаться со мной до конца. Она бы вышагнула из открытого люка вместе со мной и, в какой-то момент, я и сам в это поверил и понял, что уже больше не могу осуществить задуманное, потому что жизнь моя мне больше не принадлежит. Я подарил ее той, кем стал дорожить, впервые за многие годы.

Ее не волнуют ни мои недостатки, ни недостающие зубы, ни недостаток денег-машины-квартиры. Ее волную только я. А, так как я сам себя не волную совсем, меня волнует только она. И, вот странно, никоим образом не идя супротив своих установок и представлений я уже готов пополам разорваться, но найти способ дать ей все и любые матариальные блага, до которых смогу дотянуться, взять бритву острую и ею себя править, и да, чем чорт не шутит, даже записаться на прием к стоматологу :)

Она не ставит мне условий, не загоняет меня в рамки, не говорит мне что думать и как чувствовать. Она просто живет мной, дышит мной, радуется мне каждый раз будто после долгой разлуки, хотя мы видимся по 100 раз на дню. Она боится, что это однажды закончится. А я не боюсь. Мои страхи похоронены где-то на взлетной полосе по пути к трапу самолета.

Привет. Не ждал? Я так и знала.
Остывший чайник. Пыль и скука.
Я просто мимо пролетала.
И вот зашла, прости – без стука.

Мне страшно захотелось чаю
С малиной, медом или мятой.
И поболтать. О чем? Не знаю.
Был не вопрос - о чем... когда-то.

А на плафоне паутинка...
Другие шторы, непривычно.
Ты, говорят,
живешь с блондинкой?
Без комментариев? Отлично!

Еще рисуешь? Не забросил?
Пейзажи, графика... С натуры?!
Влезает в рамку? Нет вопросов.
Да-да, согласна: бабы – дуры.

Давай о чем-нибудь... а кстати,
За книжной полкой на портрете
В моем малиновом халате
Никак она? Мечта поэта!

Какие формы!!! Поздравляю.
Куда уж мне. Невероятно.
Безумство роз в цветущем мае!
Без комментариев? Да ладно.

Ну что же, славно посидели,
Про чай я, кажется, забыла.
А хочешь, вместе полетели
Как раньше... впрочем, пошутила.

Ты извини, была бестактной.
Я не к тому, чтоб всё с начала
И вовсе не прошусь обратно,
А просто... по тебе скучала.

Прошлое имеет привычку отпускать. Рано или поздно наступает момент. И все. Все становится прошлым. Уже нет любви. Уже нет ненависти. Уже не хочется вернуться. И не хочется вернуть. Вот тогда наступает понимание. Понимание тех или иных действий. Понимание, всего что случилось. Понимание - почему случилось. Понимание человека.

Только тогда, когда прошлое отпустило, можно спокойно поговорить. Рассказать о всем том, что терзало, вызывало животный страх потери, жгло огнем где-то в области живота и разрывалось осколками по всей вселенной.

Только тогда можно понять, что же двигало человеком. Что заставило его или позволило ему быть рядом, касаться своей рукой, отдавать тепло, приручать, а потом оставлять, бросать и игнорировать. Только в этот момент можно сказать, что скрывалось под словами, внешними интригами. Только в эту минуту можно раскрыть свои мысли и свое сердце, в которых уже нет того, что было еще минуту назад. В эту минуту должна быть пустота, и только в эту минуту можно понять себя и того человека, которому хотелось отдать мир. Только в эту минуту можно спокойно поговорить. Только в эту минуту нужно сказать: "Я любил/любила...". Сказать именно в прошедшем времени. Потому что в эту минуту уже ничего нет. И в эту минуту остро понимаешь, как будто читаешь свои мысли.

Минута пошла.

Этот город называется Москва.
Эта улица, как ниточка, узка.
Эта комната - бочонок о два дна.



И сюда приходит женщина одна.

Меж ключиц её цепочка мёрзлых бус,
он губами знает каждую на вкус,
он снимает их, как капелька с листа,
а она стоит, как девочка чиста.

Это чёрт её придумал или Бог?
Это бредил ею Пушкин или Блок?
И кому была завещена в века
эта бронзовая
тонкая
рука?

Эти тёмные печальные зрачки
открывали все затворы и замки.
Ей доступны все дворцы и все дома -
это входит в двери Истина сама.

Изгоняли её с тронов
короли.
Увозили в кругосветку
корабли.
Оставалась караулить берега
ложь -
любовница, распутница, деньга!

А она
ломала руки, как лучи,
и срывала цепи бусинок с ключиц,
и лежали они,
весом в шар земной,
на прямых ладонях
Истины самой.



Музыка тут.