Короткие рассказы, притчи и истории

[Triana d'Fox]

* * *

На рассвете Инна села на велосипед и поехала в село за хлебом. Вова и Дима красили сарай, Анатолий оставался в доме; на столе дожидались стакан молока, ломоть сыра и кусок хлеба. Миша позавтракал без аппетита — ночь выдалась нервная, душная, раскладушка досталась продавленная, сны приходили нехорошие.

Все утро ушло на возню с машиной. Ни запах леса, ни солнце, ни живописное хозяйство Анатолия уже не радовали. В чем суть поломки, Миша так и не понял, хоть и провел несколько часов, то копошась под крышкой капота, то листая авторитетную книгу «Иномарки». К обеду, когда Миша совсем устал и отчаялся, вернулась Инна, и с первого же взгляда Миша заподозрил неладное.

— Что-то случилось?

Инна кивнула, не глядя. Позвала, обращаясь к раскрытому окну на втором этаже:

— Толя! Толь!

Хозяин высунулся до пояса:

— Что?

— У Прокофьевны инфаркт, — буднично сообщила Инна. — Похороны завтра.

Из-за сарая вышли одинаковые Вова и Дима в одинаковых белых майках, только у одного в руках была малярная кисть, а у другого — валик.

— Как же так? — беспомощно спросил Миша. После слов Инны прошла уже целая минута, и считать, что ослышался, больше не имело смысла.

— Ай-яй-яй, — сказал, кажется, Вова. — Жалко.

Анатолий, ни слова ни говоря, прикрыл шторы. Через несколько секунд его высоченная фигура обнаружилась на пороге.

— В котором часу похороны?

— В два, — сказала Инна.

— Так, — сказал Анатолий. Миша закрыл капот. Побрел к дому, сел на краешек скамьи.

— Так, — повторил Анатолий. — Ты с невесткой ее говорила насчет поминок?

— Да, — Инна кивнула. — Продуктов не надо. Денег я дала.

— Она что, болела? — не к месту спросил Миша. Анатолий вздохнул:

— Да нет, здоровая баба, ты же видел. Жизнь — такая штука… Тачку свою починил?

— Нет, — сказал Миша тихо. — Я вообще не знаю, что с ней. Все в порядке, а не заводится… Я думал помощи попросить, ну, у водителя какого-нибудь, механизатора…

— Организуем тебе механизаторов. Ладно, давай обедать.

И сели за стол. Разговор сперва был все о Прокофьевне — какая она была славная тетка и как ее родственники теперь будут делить наследство. Оказывается, младший сын Прокофьевны уже три месяца сидел в тюрьме, и приближался суд, и, по всему выходило, что парню впаяют по первое число. Пьяная драка со смертельным исходом.

От Прокофьевны разговор свернул на хозяйственные темы; реплики раздавались все реже, под конец обеда слышно было только звяканье вилок да сипение закипающего чайника. Миша гонял мух, кружившихся над столом, и тупо думал о том, что еще вчера вечером Прокофьевна сидела на этой вот скамейке, напротив. И обещала помочь Мише с машиной. И еще думал, что любой ценой нужно добираться до телефона и дозваниваться Юльке и маме. Потому что скрыть «приключение» уже не удасться, они будут ждать его уже сегодня вечером. Плохо. С маминым-то сердцем, с Юлькиной фантазией…

После обеда Анатолий неожиданно позвал всех к себе. В его комнате обнаружилась видеодвойка «Панасоник»; расставили скрипучие стулья, уселись перед экраном, и хозяин вытащил из старого комода кассету с суперновым голливудским боевиком, отчего у Миши сам собой разинулся рот — фильм считался еще не дошедшим до проката. Каким образом кассета попала в комод к Анатолию, оставалось только гадать. Близнецы смотрели кино по-детски азартно, Инна — равнодушно, а хозяина Миша не видел, потому что он, как самый высокий, сидел у Миши за спиной. Наконец, изрядно потрепанные герои остались наедине, и на фоне их затянувшегося поцелуя по экрану поползли титры.

— Класс, — сказал Дима. Вова потянулся, хрустя суставами. Миша вспомнил, где он находится и в каких обстоятельствах, и на душе у него сделалось сумрачно.

— Спасибо, — он поднялся. — Ну, я в село схожу, пока светло, может быть, договорюсь с кем-нибудь, чтобы машину посмотрел…

— Сегодня уже ничего не будет, — Анатолий отдернул штору, впуская в комнату умиротворенное вечернее солнце. — Сегодня все уже пьяные, за упокой пьют.

— А… — только и смог сказать Миша. — А… мне еще позвонить надо.

— С почты, — сказала Инна. — Только почта до четырех. Ты уже опоздал.
* * *

Вечером с ним произошел казус — посещая уборную, он ни с того ни с сего вспомнил вчерашний крик и покрылся мурашками. Потом долго стоял, глядя в темное небо; ровно сутки назад Прокофьевна попрощалась с Анатолием и ушла по дороге через лес. И закричало это… предположительно сова. Может быть, Прокофьевна тоже ЭТО слышала и испугалась? И умерла от инфаркта?

…Предварительно дойдя до дома, пять километров через лес. Миша плохо разбирался в медицине, но почему-то ему казалось, что человек с инфарктом столько не пройдет. Жалко Прокофьевну… которую он видел раз в жизни и даже имени ее не знал. Прокофьевна и все.

Миша подошел к машине, залез внутрь, положил руки на руль. Помедлил и включил зажигание, в глубине души надеясь на чудо. Вот сейчас рявкнет мотор, и можно будет ехать. Прямо сейчас, в ночь. А то почему-то кажется, что с маленького лесного хутора уже не выбраться никогда…

Чуда не произошло. Надрывался стартер, мотор молчал. Аккумулятор заряжен, цепи в порядке, машина не заводится. Не стоило называть машину Ромео, это имя приносит несчастья. Прямо перед лобовым стеклом пролетела птица. Миша успел различить смазанное движение, свист рассекаемого воздуха… И несколько секунд сидел, напрягшись, будто ожидая повторения вчерашнего вопля.

Тишина. Только шум сосен.
* * *

Даже лежа в гробу, Прокофьевна казалась веселой. Так застыл на лице рисунок морщин — на улыбку. Наверное, она действительно была замечательной теткой. Не зря о ней плакало все село.

Впрочем, «все село» насчитывало от силы человек сто. Детей почти не было, и те не малыши — школьники. Одна-единственная кроха оказалась не местной — внучатой племянницей Прокофьевны, привезенной родителями по случаю поминок. Село плакало и пило; во дворе немаленького дома рядами стояли дощатые столы.

Миша заставил себя хлебнуть самогона из мутной стопки, потом выбрался из скорбной жующей толпы и поспешил на почту.

Улицы стояли пустые, ни людей, ни собак, ни скотины. Дома жили через один — половина зияла выбитыми окнами, в палисадниках царствовал пырей. Пыльное помещение почты было густо наполнено жужжанием осоловевших мух; пахло, против ожидания, не сургучем, а застарелым куревом. Фанерные стенки единственной телефонной будки были разрисованы непристойностями в несколько слоев. Телефон сперва молчал, потом трещал, наконец, соизволил дать гудок.

Вслушиваясь и обмирая, Миша набрал номер; почему-то он был уверен, что связи не будет. Юлька ответила сразу. Засмеялась и заплакала одновременно; так и есть, они ждали его и не дождались. Слава Богу, слава Богу… как ты? Где ты? Здоров? Честно скажи… А? Что? Заглох? Говорили тебе, ну почему ты никогда не слушаешь… У тебя деньги еще остались? Что ты ешь? Скажи хоть, где это, где ты застрял, как тебя оттуда вытягивать…

— Не надо! — кричал он в трубку, удивляя любопытную телефонистку, которая развлечения ради прослушивала разговор. — Не беспокойся, я починю машину и поеду… завтра! Я устроился тут… на квартире… Не беспокойся, и маму успокой! Я не знаю, удасться ли еще раз перезвонить… Юлечка, все в порядке, вы не волнуйтесь!

Он хотел еще что-то сказать — но связь, разумеется, оборвалась. Телефонистка глядела на него с сочувствием; он расплатился и вышел на улицу.

Он нашел гаражи и даже договорился с каким-то парнем насчет ремонта машины, но уже через минуту парень куда-то пропал, а через полчаса обнаружился на поминках — уже в нерабочем состоянии. От злости и разочарования Мише хотелось врезать кулаком по забору, но он все-таки удержался и не врезал. Неудобно — поминки, у людей горе…

Ему снова поднесли поминальную чарку. Он поперхнулся, пролил, допил через силу. Опустился на подвернувшийся чурбачок, стал слушать разговоры. Об усопшей уже все сказали. Теперь болтали кто о чем, но главным событием, оказывается, было возвращение из тюрьмы какого-то Игорька. Напрягшись, Миша сообразил, что это и есть непутевый сын Прокофьевны, тот самый, которому светил здоровенный срок, и которого нежданно-негадано выпустили. Нет, не на похороны матери. Вообще выпустили, дело, говорят, закрыто и суда, говорят, не будет. Вот так. А Прокофьевна дня не дожила, бедная. Да, вот жизнь-то…

Миша сидел, медленно пьянея от единственной чарки. Отчего-то вспомнилась ночь, тропинка к сортиру, голоса у ворот, длинная тень Анатолия и маленькая, круглая Прокофьевны. «Счастливо, Толь. Спасибо… тебе.» — «Сама понимаешь — не за что.»

Миша вздрогнул. Анатолия с его баскетбольным ростом невозможно было потерять в толпе. Вот и теперь — он поднялся из-за стола, но не стал протискиваться боком, а просто перешагнул через скамейку. Двинулся к выходу, высоченный, чуть сгорбленный, по обыкновению мрачный, даже, как показалось Мише, злой. И, что примечательно, на его пути пьяненькие сельчане расступались. Поглядывали с непонятным выражением. Со страхом, может быть, а кое-кто с неприкрытой ненавистью. Да он тут главарь мафии, удивленно подумал Миша. Надо же, такая глушь, а мафия бессмертна…

С минуту он размышлял, не остаться ли на ночь в селе. Потянул носом густой запах перегара, подумал-подумал, вздохнул и побрел за Анатолием.

[Triana d'Fox]

* * *

Вечером он читал книжку «Иномарки» — при свете лампочки, увитой виноградом. Близнецы Вова и Дима о чем-то негромко спорили на крыльце, и, прислушавшись, Миша понял, что один учит другого по-особенному завязывать шнурки. Очень длинные шнурки, которые должны многократно обвиваться вокруг голени, «вот так, шесть крестов, понял?» Странные ребята. Симпатичные, но странные; Миша тряхнул головой. Постарался сосредоточиться — но мешала тоска. Ясно ведь, что из проклятой книги ничего не вытрясешь, надо искать сведущего человека, а день снова прошел впустую, время вязкое, как смола, и снова кажется, что придется сидеть под этой лампочкой до самой смерти… Инна уже спала. Здесь привыкли ложиться рано; вот и близнецы убрались с крыльца. Вова чистил зубы, дребезжа рукомойником, Дима развешивал на веревке неразличимые в темноте тряпки.

— Слышь, Мишка, когда будешь ложится, лампочку над столом выключи, добро?

Миша кивнул. Раскладушку он предусмотрительно вытащил в сад, чтобы по крайней мере не маяться от духоты. А комаров он переживет как-нибудь, намажется «Райдом» и переживет. Неслышно подошел Анатолий. Сел напротив, заглянул в оставленные Мишей «Иномарки». Скептически поджал губы:

— Договорился с мастером?

— Они все пьяные, — сказал Миша нехотя. Анатолий пожал плечами:

— Повод был.

— Может быть, — Миша замялся, — вы… ну, вы тут всех знаете… Может быть, вы мне… порекомендуете, к кому обратиться?

Анатолий помолчал. Вытащил пачку сигарет, предложил Мише, получив отказ, удовлетворенно кивнул. Закурил; сцепил на столе длинные пальцы:

— Видишь ли, мои рекомендации здесь не особенно ценятся. Придется тебе самому искать.

Значит, он не предводитель местной мафии, подумал Миша с некоторым разочарованием. И снова вспомнил, какими взглядами награждали Анатолия сельчане.

И тут же вспомнил Прокофьевну: она-то ходила на хутор охотно и часто, и, похоже, водила с хозяином дружбу.

— Жалко Прокофьевну, — сказал Анатолий, будто прочитав Мишины мысли.

— У нее сына из тюрьмы выпустили, — сказал Миша. — Может быть, она за сына переживала, и оттого инфаркт. А сын, оказывается, был невиновен…

— С чего ты взял? — удивился Анатолий.

— Ну, выпустили же и дело закрыли…

Анатолий усмехнулся. Глубоко затянулся, поднял глаза к лампочке, струей дыма разогнал стаю летающей мелочи:

— Боюсь, как бы он опять не сел, Игорек наш. Через неделю-другую. Бесполезно все… да, жалко Прокофьевну.

Помолчали.

— Я вам тут не в тягость? — робко спросил Миша. — Я хотел бы заплатить… за постой, так сказать…

Анатолий царственно повел бровью, ерунда, мол.

— …Только застрял я крепко. Если машину не удасться починить… не знаю, что и делать. Бросать ее… не могу, я за нее не расплачусь потом… Разве что на буксир взять, но это же снова платить надо, а у меня денег, в общем-то… Он запнулся.

— Значит, так, — Анатолий встал. — Завтра с утра бери Димкин велосипед, поезжай в село, договаривайся. Смело обещай бутылку — у меня есть. Починят тебе машину, только впредь железной дорогой пользуйся, с твоей-то удачей… Понял?

Миша неуверенно улыбнулся. Ночью приснилась Юлька. Во сне не давала спать.
* * *

Он нашел в селе некоего Антоныча, мастера, о котором все в один голос твердили, что он «золотые руки». Наверное, это о нем говорила покойная Прокофьевна — «без запчастей и топлива, на честном слове». Антоныч согласился посмотреть Мишину машину и за соответствующую плату починить. «Он починит», важно кивали случившиеся здесь же почтальон и продавщица из промтоваров.

На двух велосипедах быстро докатились до хутора. Мастер сквозь зубы поздоровался с Анатолием и без лишних слов приступил к работе; возился примерно час, ощупывал, измерял, прозванивал цепь, удивленно хмурился. Наконец, вытирая руки тряпочкой, сообщил, глядя в сторону:

— Не знаю я, парень, что тут такое с твоей тачкой. Был бы трактор — починил бы… А то ж иномарка.

— А… отбуксирить куда-нибудь? — спросил отчаявшийся Миша. — В райцентр?

Мастер подумал. Покачал головой:

— Не… соляры лишней нет.

И, оглядевшись, добавил вполголоса:

— Ты, чем дурью маяться, попроси хозяина своего, Тольку. Пусть заведет.

— Так он же не умеет, — сказал Миша, удивленный. Анатолий не раз признавался, что автослесарь из него никакой.

— Ну не умеет так не умеет… Антоныч хмуро отказался от платы, вскочил на велосипед, лишней соляры не требующий, и укатил обратно в село.

Миша поехал следом. Долго петлял пустыми улицами, никак не мог найти почту, а, найдя, не сумел дозвониться. Единственный телефон мертво молчал, телефонистка честно старалась добыть для Миши связь, но, не добыв, развела руками:

— Завтра приходи…

Он дал домой телеграмму: «Цел здоров задерживаюсь». И пошел изучать расписание местных автобусов.

Автобус был один и ходил обычно два раза в день, но касса была закрыта, и бабушка на скамеечке терпеливо объяснила приезжему, что единственный автобус «обломался», и когда его починят, неизвестно. Миша побродил по улицам, надеясь высмотреть у кого-то во дворе машину и договориться с ее хозяином — но во дворах попадались самое большее свиньи, а водитель единственного раздолбанного «Запорожца» наотрез отказался от роли извозчика. Даже за большие, на Мишин взгляд, деньги.

По дороге на хутор его обогнала попутка. Первая машина на трассе за несколько дней; Миша закричал, замахал рукой и налег на педали — но смердящий самосвал как ни в чем ни бывало катился дальше, зато Мишин велосипед попал колесом в выбоину и заработал «восьмерку». Пришлось оправдываться перед Димой.

К вечеру Мишина тоска сменилась ужасом. Совершенно детским, недостойным взрослого мужчины. Он попал в ловушку, в яму для доверчивых путников. Его «Альфа-Ромео», как это часто бывает у Стивена, к примеру, Кинга, проявил собственную злобную волю. И теперь машина не стронется с места, даже если напихать ей под капот горящей пакли…

— Будешь ужинать? — спросила Инна. Миша вяло поблагодарил.

По вечерней росе Вова и Дима выкашивали поляну; голые до пояса, они снова казались совершенно одинаковыми. Миша говорил с ними, как с одним существом, с двухголовым драконом.

— Ребята, вы бы мне велосипед не продали?

Одинаковые парни переглянулись.

— Мы не торгуем вообще-то, — раздумчиво сказал один.

— Если только в обмен на твою тачку, — лукаво усмехнулся другой.

— Так она же все равно не ездит! — возмутился первый.

— Зато там кресла удобные, — мечтательно сообщил второй.

— Я свой велик не дам, — нахмурился первый. — Иди в промтовары и покупай. Если денег хватит.

— Так в промтоварах новый! — взмолился Миша. — А у тебя старый!

— Это не мой старый, это Димкин, — сказал первый и оказался Вовой.

— Короче, велики нам самим нужны, — подвел черту Дима.

— А если я отдам из машины магнитофон? Близнецы переглянулись снова.

— Нахрена он нам нужен, — задумчиво сказал Вова. — Еще батарейки к нему покупать…

И оба снова принялись косить — будто две бодрые, мускулистые Смерти.

Миша вернулся к дому. Походил вокруг машины, сел за руль, закрыл глаза. Устал. Хотя ничего страшного не происходит. Застрял. Но не среди леса, не среди моря, а у самого людского жилья. Вон, Анатолий всю жизнь так живет и не знает, наверное, что это за тоска — хутор, дорога через лес, полупустое село… Обычная, повседневная жизнь. А такое чувство, что ты уже умер. Миша вздрогнул. Почему-то вспомнил Прокофьевну.

[Triana d'Fox]

* * *

Потные Дима и Вова враждебно молчали за столом. Видимо, ощущали себя чуть виноватыми и, во избежание мук совести, перекидывали едва наметившуюся вину «с больной головы на здоровую», то есть на Мишину невезучую голову. Впрочем, близнецы быстро поужинали и ушли в дом. Интересно, что они почти не бывают в селе, вяло подумал Миша. Молодые ведь парни… А как же девушки, танцы, все такое?

— Толя… — Миша впервые решился назвать хозяина уменьшительным именем. — Я не знаю, что мне делать.

Сказал — и потупился. Слюнтяй. Сопляк. Анатолий привычно сплел пальцы. Откинулся на деревянную спинку; Инна молча поднялась, собрала стопкой грязную посуду, налила горячей воды в жестяной таз.

— Что, опаздываешь куда-то?

— Уже опоздал, — признался Миша. — У моей мамы сердце… неважное. Ей ну никак нельзя… чтобы… а они волнуются, конечно. Они с Юлей. С моей женой.

— Так ты женат? — удивился Анатолий.

— Да, — Миша занервничал. — То есть… У нас свадьба через две недели… уже через полторы. А машина чужая. Я взялся перегнать.

— Это ты сглупил, — задумчиво сообщил Анатолий.

— Я знаю! — горячо согласился Миша. — Сглупил, да. Я знал, что она старая. Но она же на ходу была! Заводилась, как миленькая… А мне очень деньги были нужны.

Инна шумно вздохнула. Взяла со скамейки полотенце, ушла в дом.

— А зачем ты меня уговариваешь? — помолчав, спросил Анатолий. — Разве я могу тебе чем-то помочь? Садись на автобус, поезжай к поезду, объясняй своим работодателям, что «Ромео» свою арию отпел. Пусть едут с буксиром, забирают. У меня ничего не пропадает.

— Так свадьба же, — безнадежно сказал Миша.

Анатолий поднял лицо. Жесткое, даже злое. Миша напрягся.

— Свадьба, парень — это не похороны. Можно отложить. Машина — не ребенок. Можно бросить. Все можно. Прокофьевну помнишь? Боялась не дожить до того дня, когда Игорька из тюрьмы выпустят. Потому что Игорьку девять лет светило. И не дожила бы, как оказалась… так и так не дожила. Парень все равно сядет… Но это хоть понятно. Это мать. А ты… — он запнулся. Испытующе уставился на Мишу. На лице его лежала будто подвижная сетка тени. Это метались, облепив лампочку, мелкие крылатые твари.

В чашке остывшего чая отражалось темное небо и подсвеченные пряди винограда. Миша представил, как мама отсчитывает в стакан остро пахнущие капли. Пятьдесят… Шестьдесят… Выпивает залпом. Хотя тревожиться, во общем-то, не о чем. Он взрослый, он дозвонился и телеграмму дал. А с «работодателями»… вот черт, совсем плохо. Ничего им объяснить не получится, за этот железный хлам с него снимут и шерсть, и шкуру.

— Я бы что угодно отдал, чтобы эта дрянь все-таки завелась, — сказал он с нервным смешком. — Вся поездка идиотская — сперва меня чуть не ограбили, потом чуть не надули, потом застрял…

— Все, что угодно — это как? — после паузы спросил Анатолий. Высоко в небе шумели сосны. На стол шлепнулась серая бабочка с обожженными крыльями.

— Ладно, — Анатолий коротко вздохнул и сощелкнул неудачницу на землю. — Ладно… хорошо. Может быть, ты прав, это такая мелочь… какой-то там мотор. Старая машина. Несколько тысяч американских зеленых бумажек. Зато для тебя это важно… важно?

Миша вздохнул. Анатолий сцепил пальцы:

— Прокофьевну угораздило… прямо, можно сказать, на твоих глазах. Вытащить сына из тюрьмы. Пять лет жизни. А ей, как выяснилось, оставалось меньше, чем пять лет. Она отдала все, без остатка. Игорек вернулся. Ты видел этого Игорька?

Миша молчал. Лампочка чуть покачивалась, бесформенные тени двигались, придавая странному разговору привкус нереальности.

— Стоит этот паскудный Игорек пяти лет жизни? А?

Миша молчал.

— Поедешь, как миленький, автобусом, — задумчиво сказал Анатолий. Миша молчал.

— Что, трясти тебя будут, деньги выбивать? Займешь денег, сюда приедешь с тягачом. Свадьба сорвется? Так не бросит же тебя невеста, а если бросит — туда ей и дорога… Мать волнуется? Так ты же звонил! Совершеннолетний мужик… ты совершеннолетний? Ах да, у тебя же права водительские. Сколько тебе лет, кстати?

— Двадцать, — сказал Миша сухими губами.

— И кажется, что сто лет впереди? Бесконечность? Вот ты бы пять лет своей будущей жизни отдал бы, не глядя?

— Пять лет? — спросил Миша. Помолчал. Неуверенно улыбнулся. — За то, чтобы тачка завелась? Пять лет?!

— Жалко, — Анатолий кивнул. — Хорошо, пяти лет тебе жалко. Правильный, значит, человек, жизнелюб… А месяц? Месяц жизни? Всего-навсего?

Невозмутимый хуторянин подался вперед, глаза его блестели. Еще и сумасшедший, устало подумал Миша. Вспомнил эту самую Прокофьевну. И вспомнил непонятно чей ночной крик, тот самый, от которого сердце прилипло к пяткам. Некстати вспомнил — озяб.

— Да запросто, — сказал почти весело. — Месяца не жалко. Тот старик, которым я буду, больной, разбитый… А вдруг, — он поежился, — и парализованный? Лишний месяц… страданий…

— Дурак, — холодно сказал Анатолий. Встал и ушел к воротам.

Миша остался за столом один — будто оплеванный. Сделалось стыдно. Сделалось гадко, как от пошлой шутки. И пришла злость на Анатолия, да такая, что хоть уходи, не оглядываясь, по ночной дороге, как несколько дней назад ушла Прокофьевна… Ночью приснилась Юлька. Древняя раскладушка трещала, скрипела и под утро, наконец, обвалилась.
* * *

С помощью Вовы и Димы он вытолкал машину за ворота. Потом сел за руль, и близнецы сперва затолкали машину на горку, а потом спихнули под уклон. Горка была не то чтобы крутая, но длинная, и у машины был шанс разогнаться. Опять ничего не вышло. Мотор не подумал даже чихнуть; машина долго катилась в траурной тишине, Миша сперва суетился, потом перестал, только смотрел на дорогу перед собой и повторял себе под нос:

— Что же ты делаешь, Рома… Что же ты, зараза, творишь…

«Рому» начало трясти на колдобинах, и Миша притормозил. Так. Вернулись, откуда пришли. Несколько дней назад Миша радовался, когда сдохшую «тачку» удалось закатить во двор. Теперь «Рома» снова стоял посреди проселочной дороги, по которой волей судеб почти не ездят машины. Берегут соляру. Миша выбрался из машины и сел на обочину.

День прошел в ожидании; пропылил бензовоз и не остановился. Не остановился грузовик с коровой в кузове; облепленный грязью старинный «бобик» внял Мишиным жестам и притормозил, но помочь не смог. Водитель покопался у «Ромы» под капотом и отступил:

— А, старье, оно отчего хочешь заглохнет… И аккумулятор, кажется, сел… И вообще…

«Бобик» торопился, и потому отбуксировать «Рому» взялся только до хутора. Близнецы молча открыли перед Мишей ворота.

Смеркалось. Где-то в лесу хлопали крылья. Закричала птица — далеко, но прочувственно. Возможно, ее выследили и теперь ели. Анатолий сидел за столом и пил. Миша впервые видел его за рюмкой — кажется, даже на поминках Прокофьевны двухметровый хозяин хутора только пригубливал.

— Садись… не бойся, поить не стану. Самогон дрянной…

Миша сел на край скамейки. Есть хотелось до головокружения. На блюде веером лежали маринованные огурчики, ломтики ветчины, хлеба, сыра.

— Ешь…

Следовало, наверное, отказаться — но Миша не смог.

— Странный ты парень, — Анатолий вздохнул. — Беспомощный. Простого дела сделать не можешь. Как только твоя баба за тебя идет?

Миша задержал дыхание — и не поперхнулся. Как можно тщательнее прожевал соленую ветчину.

— Надоел ты мне, а выгнать жалко, — пробормотал Анатолий. — Ладно, отдавай месяц жизни. Заведется твоя тачка. Только идиотизм это — жизнь на железо менять. Ну?

— Берите месяц, — сказал Миша, давясь хлебом. — Мне не жалко.

Хотел добавить «вы мне тоже надоели», но не стал. Анатолий опустил на стол тяжелый кулак, так, что подпрыгнуло блюдо:

— Ладно. Иди! Заводи!

Миша поморщился. Но встал, сунул руки в карманы, побрел к машине. Сам не зная зачем. Через темный двор, по траве, по росе, так что заскорузлые уже кроссовки сделались тяжелыми, как два ведра воды…

Закричало небо. Уже знакомая ледяная иголка нанизала Мишу на себя, так, что болезненно поджался живот, и захотелось срочно посидеть в кустах. Миша споткнулся и упал на четвереньки. И крик ушел. Джинсы промокли, но, по счастью, только на коленях. Скрежеща зубами, Миша поднял грязный кулак и погрозил ночному небу. Чертовы совы… если это, конечно, сова…

Альфа-Ромео молочно светился в темноте. Миша бездумно открыл дверцу, сел за руль, обхватил себя за плечи. Чертов сон… проснуться бы… Автоматически повернул ключ. Тик-тик-тик… Трррррр! С полоборота завелся мотор. Запрыгал руль, вся машина затряслась, требуя движения, газа, скорости. Мишина рука испуганно дернула ключ обратно. Мотор послушно замолчал. В салоне воняло выхлопным дымом. Трясущейся рукой он повернул ключ снова, будто юный взломщик, впервые идущий на дело. Мотор подхватился на второй секунде. Мотор работал, приглашая в путь, а Миша сидел за рулем, и долгих десять минут чувствовал себя мальчиком, выигравшим в лотерею билет в Париж. Потом вылез наружу. Мотор работал; машина нетерпеливо тряслась. Скорее забрать свой рюкзак. Кинуть на заднее сидение… Не ждать утра, тогда к полудню он будет уже дома… Он споткнулся. Замедлил шаги. Остановился. Пошатывась, вернулся к машине. Мотор работал. Миша оглянулся — туда, где покачивалась среди веток единственная голая лампочка, где сидел за дощатым столом очень высокий сгорбленный человек, причем бутылка мутной жидкости перед ним опустела наполовину. И пришел страх.

…Воющая «Скорая помощь», плитки больничного пола, и на нем раздавленный шприц. Темная лужица. Башня-капельница, серый в трещинах потолок. Все… Мотор работал.

— Да заткнись ты! — Миша повернул в гнезде ключ; стало тихо-тихо, только комар, залетевший в машину и уже нанюхавшийся выхлопного дыма, жалобно звенел под ветровым стеклом. Миша испугался, что мотор умолк уже навсегда и чудо убито. Новый поворот ключа. Тик-тик-тик. Р-ррррр! Миша закусил губу и побрел к дому. Где-то на полдороги у него потемнело в глазах.

[Triana d'Fox]

* * *

— Ты дыши, — сказал Анатолий. — И голову держи повыше. И просто спокойно посиди. Вот так.

Миша пил холодную, до ломоты в зубах, воду. В воде плавали шестьдесят капель валерьянки.

— Ехать в ночь тебе не надо. Въедешь в колдобину, разобьешь рыдван до состояния хлама… он и так, правда, хлам. И не берись больше за такую работу. Найди чего-нибудь поспокойнее.

Миша послушно кивнул, отчего голова закружилась с новой силой. Анатолий принял из Мишиной руки опустевший стакан. Валерьянка воняла на всю комнату.

— А есть такие, которым все пофиг, — тихо сказал Анатолий. — Жили-жили, померли… Пока молодой. Всего хочется. Жизни много, — он засмеялся. — Так? Миша проглотил слюну.

— Не бойся, — Анатолий усмехнулся. — Я пошутил спьяну. А у твоей тачки контакты окислились… Наверное. Нет, ты не дергайся, ТЕПЕРЬ она будет заводиться. Безотказно.

Миша сжал зубы. Страх не отпускал. Страх непоправимой ошибки.
* * *

Тридцать дней — это ведь не тридцать лет, правда?

Миш выехал на рассвете. «Рома» завелся с полоборота. Поднималось солнце. В приоткрытое окно дул лесной ветер, в жизни не знавший ни выхлопов, ни гари, и к его запаху упоительно примешивался дух живой, исправной машины.

Миша вырулил на шоссе. И вдавил педаль в пол, наслаждаясь скоростью ради скорости. Движением ради движения. А потом испуганно притормозил. Снизил обороты, охотно пропуская торопыг, без сожаления провожая взглядом сиюминутных победителей, которые доберутся до цели раньше. По крайней мере, сегодня. А он, Миша, слишком любит жизнь. Опять-таки сегодня. А вчера ему было страшно из-за проданных тридцати дней. Но тридцать дней — это не тридцать лет… а в жизни так много соблазнов. И больше нет ничего непреодолимого. Стоит только однажды вернуться.


(вот здесь на выбор)

[Triana d'Fox]

Некоторые легко знакомятся, ярко влюбляются, быстро соблазняются и привычно прощаются. Им завидуют. Ими восхищаются. Их хотят. Им рады. Другие знакомятся реже, привязываются крепче, любят спокойнее и живут вместе долго. Их ставят в пример. Но завидуют им только те, кто так не может. Вспомнив логику, понимаешь, что бывают ещё те, кто умеет и то, и другое. И те, кому не доступно ни то, ни другое.
Любовь и влюблённость – это разное. Влюблённость – это взрыв. Это фонтан. Это буря. Жадное познание человека. Взахлёб. С нетерпением. С отказом от остального. Влюблённость – это гормоны. Это стресс. И она не может длиться вечно. Во-первых, от ударных нагрузок организм устаёт. Во-вторых, иссякает новизна партнёра. «Самое интересное» уже познано. Вообще, расчёт на длительные отношения – это весьма другой стиль мышления. Любовь – это другое. В ней меньше огня, но больше тепла. Не жор дорвавшегося, но наслаждение вкусом. Нюансами, оттенками, деталями. Не сливки сверху, а гармония всех ингредиентов. Не слепота к остальному, а выбор наилучшего. Влюблённость в больших дозах губительна. Любовь – целительна. Поэтому в основе длительных отношений – она. Знание, что будущее будет - делает его реальным. Настоящим. Влияющим на настоящее. Но самое главное, что когда понимаешь, что отношения – это на годы, в какой-то момент приходит осознание, что семья – это не смысл. Семья – это тыл. Отношения не должны отнимать энергию, они должны её восполнять!!!
(с)Нета

[Triana d'Fox]

Притча от Святослава Логинова

За шумом дождя Лао не расслышал стука в дверь и пошёл открывать, только когда весь дом затрясся от сильных ударов. У ворот, держа на поводу навьюченного мула, стоял странно одетый человек. Он заговорил, сначала невесть что, но потом, увидев непонимание, перешёл на язык похожий на здешний.

— Я перешёл через горы. Я устал и голоден. Можно ли у вас переночевать иностранцу?

— Мы рады тому, кто идёт с миром. Заходи в дом, ты получишь еду и постель.

Сон был крепок, а наутро путник увидел голубое небо, солнце и вершины гор. Время собираться в дорогу.

— Прощай, хозяин. Благодарю за ночлег. Вот, держи.

— Что это?

— Это? Деньги.

— Прости, но в наших краях нет ничего подобного. Объясни, зачем даёшь ты мне эти предметы?

— Ты пустил меня в дом, накормил, дал новую одежду и еду на дорогу. Я же даю тебе за это деньги. Тот, у кого много денег — самый уважаемый человек.

— Спасибо, я понял. У нас нет такого обычая, но я вижу, что он мудр.

— Прощай!

— Да помогут тебе боги!

Через час Лао был в доме у кузнеца.

— Сделай мне, мастер, сто дисков со знаком моей семьи. Мой сын поможет тебе. Дело в том, что вчера вечером пришёл ко мне один чужестранец, и он рассказал…

А некоторое время спустя, по всей этой небольшой стране распространился обычай: если кто-то делал другому человеку приятное, тот давал ему серебряный диск со знаком своей семьи. Эти диски хранят дома или мастерят из них ожерелья.

И человек, у которого много денег — самый уважаемый человек.
(с)Нета

[Triana d'Fox]

Зов сердца


— Я еду к маме! – отвечал Мишка взрослым, которых встречал в пути.
— А где ж твоя мама? – спрашивали его.
— Рядом! — твердо отвечал Мишка. И эта его решительность гасила все сомнения. Ну кто же мог подумать, что такой малыш на детском велосипеде едет в Питер один!
Зов серда.




Малыш, страдающий пороком сердца, проехал 75 километров на cвоем детском велосипеде

Страстное желание увидеть мать спасло семилетнему Мише Баранову жизнь. Она привиделась ему во сне и позвала: «Приезжай ко мне в Питер…»

И Миша, маленький, хрупкий, словно тростиночка, сел на свой детский велосипед и поехал к своей маме.

Он добрался до Санкт-Петербурга. Лишь один Бог знает, откуда у него взялись силы на эту дорогу! Только при медицинском обследовании в Санкт-Петербурге выяснилось, что у Миши врожденный порок сердца, нужна срочная операция. Врачи удивляются, как такой больной ребенок смог проехать целых 75 километров на велосипеде.

Но самое потрясающее, что если бы Миша остался в своем поселке, то он бы наверняка умер. Такие сложные операции на сердце делают только в Питере и в Москве.

…Ни сам малыш, ни бабушка, у которой он жил в поселке Лебяжьем Ленинградской области, не подозревали, что у него порок сердца. Настолько серьезный, что без помощи врачей не спастись. Валентина Александровна рассказала внуку, что маме сейчас не до него, что у нее своя жизнь и она даже не знает нового адреса бывшей невестки.

А соседи шептались, мол, парнишка, твоей мамы, наверное, уже нет на свете. Была бы жива — не бросила…

— Мама жива! — упорно твердил всем мальчик. — Жива! И она меня ждет…

Путь

Город, в котором жила его любимая мама, Миша помнил сам. Это Санкт-Петербург — самый красивый город на свете!
И среди ночи, когда внезапно кольнуло сердце, малыш проснулся со словами: «Мама! Мама!» Он увидел ее во сне, и она звала его к себе…

А утром бабушка не нашла дома ни внука, ни его маленький велосипед. Она искала Мишку по всему поселку. И не могла подумать, что он рванул к маме в Питер!

Это кажется невероятным: семилетний малыш на детском велосипеде один отправился в Санкт-Петербург. Миша не знал, что до города очень далеко – 75 километров. Он еще не умеет считать и писать. Но даже если бы знал, то расстояние вряд ли остановило его.

– Я еду к маме! – отвечал Мишка взрослым, которых встречал в пути.

– А где ж твоя мама? – спрашивали его.

– Рядом! – твердо отвечал Мишка. И эта его решительность гасила все сомнения. Ну кто же мог подумать, что такой малыш на детском велосипеде едет в Питер один!

Мальчик крутил педали не торопясь, как позволяло больное сердце. Для воды приспособил найденный на дороге баллон. И ждал, что за каждым поворотом окажется Санкт-Петербург. Город, где его ждет мама. Мишка верил, что она жива.

…Поздно вечером у станции метро «Балтийская» внимание сотрудников милиции привлек одинокий малыш на велосипеде. Пацаненок был чумазый, голодный, измученный. Мальчик рассказал, что его зовут Миша Баранов и приехал он из поселка Лебяжье в Питер.

– На чем приехал? – переспросили его. – На автобусе? Электричке?

– На велосипеде. Помогите мне, я ищу свою маму!

Больница

Ребенка отправили в детскую городскую больницу № 1. Здесь его отмыли, накормили и провели полное обследование. И поразились: выяснилось, что у Миши сложный врожденный порок сердца.

– Мальчику необходима операция, – говорит главный врач больницы Анатолий Каган. – Но мы провести ее не можем: необходимо разрешение родителей. Но милиция пока не нашла его мать.

Мишка ничего не знает о том, что над ним нависла смертельная угроза. Быстро освоился в больнице, очаровал весь медперсонал.
Его завалили подарками, а он попросил принести в палату велосипед. Тот самый.

Мишка почти счастлив здесь. Для полного счастья ему не хватает мамы. Мишка знает: она обязательно придет за ним.

– Я дождусь!

(с)Нета

[Triana d'Fox]

притча Энтони де Мелло под названием "НЕКОМПЕТЕНТНОСТЬ":

Мастер неустанно повторял: главное препятствие на пути к познанию Бога - само слово и понятие "Бог".
Это возмутило местного священника, и он пришел к Мастеру призвать его к ответу.
- Разве слово "Бог" не может привести нас к Богу? - спросил священник.
- Может, - спокойно сказал Мастер.
- Как же можно одновременно и помогать, и препятствовать?
Мастер ответил:
- Осел доставит тебя до двери, но не поможет войти в дом.

[Triana d'Fox]

Тридцать и одна причина восхищаться мужским полом. Дорогие мужчины! Среди вас есть супергерои, козлы редкие, святые подвижники и черти полосатые. Тем не менее я вас всех люблю. И не я одна: все женщины этой планеты обречены вас любить самой горячей и благодарной любовью. Сейчас расскажу почему.

1 Что бы там ни говорили феминистки, чаще всего вы – умные. Скажем так, среднестатиcтический мужчина умнее такой же женщины. Поэтому с вами обычно интереснее разговаривать.

2 Иногда вы совершенно не понимаете намеков и в этот момент любая женщина чувствует себя концентратом ума и чуткости. Это приятно. Особенно учитывая пункт 1.

3 Вы можете сообщить точную информацию в ответ на мой запрос – без лишних эмоциональных бла-бла-бла. Почти на любую тему. От подруг ждать этого бесполезно.

4 Когда вы спите, то становитесь такими беззащитными детенышами, что страшно хочется вас потискать. И мы тискаем, а вы смешно морщитесь и бурчите что-то неразборчивое.

5 Когда вы просыпаетесь, то редко выглядите так же ужасно, как женщины с утра. Даже если накануне вы ставили важные научные опыты по насыщению органических тканей текилой. Мужчина утренний не слишком отличается от себя вечернего.

6 Вы порой читаете такую лабуду, что опять же чувствуешь себя гибридом Каспарова и Капицы по меньшей мере.

7 Вы все делаете всерьез. Как истинные дети. И это заражает.

8 Вы кладезь разнообразной информации. Это развивает.

9 Вы иногда ходите на всякие футболы-рыбалки, что прибавляет здоровья и нам, вынужденным волочиться порой за компанию на поле или на бережок – комаров покормить.

10 Вы, не все, конечно, но умеете готовить. Когда такое происходит, это божественно. Вы творите пищу вдохновенно, красиво и безмятежно, а не суетно и зацикленно на рецептах, как большинство из нас.

11 Вы относитесь к нам снисходительно и сплошь и рядом отказываетесь давать нам сдачи. Хотя это иногда злит, на самом деле ваша готовность нам уступать вызывает восхищение. Я бы так не смогла. Я бы сама себя убила на пятый день совместного существования.

12 Вы – сильные. Вы можете сами отодвинуть шкаф, причем руками и с улыбкой, а не спиной и с подвизгиванием от натуги и экзистенциального ужаса. Это восхищает и вселяет уверенность.

13 Опять же гвоздь там вбить, сумки принести... Электрика-сантехника, колеса, инжекторы...

14 Вы не мерзнете, не хнычете, не мусолите по три часа тему лака для ногтей, не копаетесь (чаще всего) в наших карманах и сумочках.

15 Вы умеете жить просто и глобально. Как-то по-крупному правильно. Нам есть чему поучиться.

16 В силу пунктов 12, 13, 14 и 15 вы заставляете нас порой чувствовать себя беззащитными, слабыми, неприспособленными к жизни дюймовочками. А это возвращает забытые ощущения детства.

17 Вы бываете грубы и бестактны, говорите всякие обидные вещи, но мы точно знаем, что это не со зла, а по недомыслию. От отсутствия чутья и тонкой душевной организации. Не стервы, в общем, а просто бегемотики толстокожие. Простить мужчину нам намного легче, чем женщину.

18 Вы вызываете в нас затаенный трепет, когда надеваете деловые костюмы и галстуки, становясь такими умно-компетентно-красивыми, что это нельзя не отметить.

19 От вас часто вкусно пахнет. Другим миром. Миром мужчин. Одеколон, табак и просто запах мужчины...

20 Вы не паникуете и внушаете уверенность в том, что все будет как надо.

21 У вас красивые тела и вами хочется любоваться. Все эти Микеланджелы были не такими дураками, когда ваяли своих Давидов. Женское тело может быть сексуальным, возбуждающим, прекрасным, но мужское тело – это идеальный стандарт человеческой красоты, в котором нет ничего лишнего.

22 Вы умеете дурачиться так по-детски, как многим из нас не удавалось даже в пять лет, когда мы были довольно чопорными маленькими леди и больше всего на свете боялись выглядеть глупо.

23 Вы довольно смешно танцуете и еще кучу вещей делаете смешно. Это забавляет и умножает оптимизм и хорошее настроение.

24 Кстати, в хорошем настроении вы бываете куда чаще нас.

25 Пусть вы жуткие эгоисты, но на самом деле вы гораздо менее эгоистичны, чем женщины. Например, вы обычно готовы нас спасать с риском для собственной жизни. Более того, вы считаете, что это естественно. Господи, как же я вами восхищаюсь!

26 Иногда вы носите нас на руках, и это стоит выделить отдельным пунктом.

27 Разве смогли бы мы почувствовать, что красивы, если бы не ваши взгляды и комплименты?

28 Иногда вы тратите на нас деньги. И считается, что вы можете и даже должны тратить на нас больше, чем мы на вас. Это нечестно, но это заводит.

29 Вы замечательные водители. С вами приятно кататься. Даже с полными психами.

30 Чаще всего вы спокойны и даже потакаете нашим капризам.

31 Среди вас есть тот совершенно неповторимый, особенный, самый-пресамый, ради которого...

[geronimio]

Бунина еще никто не цитировал?

Ну, тогда я перескажу вкратце (в вольном изложении):
Решил бог создать человека. Создал человека и говорит - и будешь жить ты тридцать лет. Человек в слезы - как же так, всего тридцать. Бог ему говорит - дурак ты ничего не понимаешь - это самые прекрасные тридцать лет. Но, впрочем, если кто нибудь свои года тебе отдаст - будешь жить дольше.

Следующим Бог создал ишака. Говорит - будешь ишачит работать без роздыху тридцать лет. Ишак реветь - куда мне тридцать лет? Пожалей меня дедушка Бог - отдай половину человеку - мне и пятнадцати хватит. Быть посему сказал Бог. А человек радуется - 45 лет уже отпустили.

Следующим Бог создал пса. Будешь - говорит - лаять всю жизнь, ночь не спать, добро сторожить. Тридцать лет.
Заскулила собака - пожалей Господи - отдай половину человеку. А человек радуется 60 лет уже набежало.

Последней создал Бог обезьяну. Будешь ты лысая и страшная, бегать и кривляться - тридцать лет. И опять челоеку 15 лет перепало до 75 лет. Радуется человек.

А Бог ему говорит: - зря радуешься. Не захотел ты мой чистый подарок принять... Теперь будешь ты еще 15 лет ишачить добро наживать. Еще 15 лет ты будешь как собака не спать по ночам, на соседей лаять - думать ка ксвое добро сохранить. И последние 15 лет ты будешь ходить лысый страшный и глупый как обезьяна.


Мораль той истории в том, что ежели ты не ишачил, то скорее всего собачиться тебе не придеться и потом никто тебя лысой старой обезьяной тоже не назовет.