Короткие рассказы, притчи и истории

[Triana d'Fox]

К Будде пришла женщина: её ребенок умер. Она кричала и плакала. Она была бесплодна и не могла больше иметь детей, а её единственный ребенок умер — вся её любовь и забота. Что сделал Будда? Будда сказал ей:
— Я помогу тебе. Но сначала ты пойди в город и принеси несколько горчичных зёрен из дома, где никто не умирал.
И женщина пошла в город и ходила от дома к дому. И везде, где бы она ни была, люди говорили ей:
— Мы дадим тебе сколько угодно горчичных зерен, но условие не будет выполнено. В нашем доме умирали люди.
И так было вновь и вновь. Но она всё надеялась: "Может быть... кто знает? Может быть, есть где-нибудь несколько домов, которые не знают смерти". И она шла дальше и дальше, и так целый день.
А вечером великое понимание пришло к ней. Смерть — это часть жизни. Она обратная сторона жизни и происходит постоянно. Смерть не есть личное горе, которое случилось только с ней.
С этим пониманием она пришла к Будде. Тот спросил:
— Ну что, где горчичные зерна?
А она тихо улыбнулась, опустилась к его ногам и попросила:
— Я хочу знать То, что никогда не умирает. Я не прошу вернуть мне сына потому, что даже если это произойдёт, он должен будет умереть вновь. Помоги мне найти То, что никогда не умирает

[Triana d'Fox]

-Мама, а что бывает с теми кто умирают? -Умирают и всё. -Нет, ну как это и всё? -Просто умирают. -А потом? -А потом ничего.
И меня обдало маминым страхом, который я воспринял, как тяжёлую тёмную волну. Некоторое время я раздумывал, как это, ничего.Потом спросил - все ли мы умрём. -Да. -И ты, и папа? -Да.
И опять обдало волной.
Я продолжил размышления и пришёл к логическому выводу, что, видимо, у меня та же участь. И затосковал. Впрочем недолго. Было лето и солнце и лучший друг звал кататься на плоту по речке. А я решил для себя не умирать вообще.
Потом по прошествии некоего времени, я плакал ,будучи двадцатилетним, когда умер дед. Плакал в последний раз. Потому что понял, что оплакиваю себя и свою утрату, а отнюдь не деда. Мне до боли было жалко себя потерявшего деда. И вспомнил того шестилетнего мальчика. Больше я себя не оплакивал.

[Triana d'Fox]

Идем по дороге выложенной камнями. Я впереди, сынуля сзади. Идем так себе, место новое.Уже темно Выглядываю дорогу назад. Чадо мое сзади едет на скейте. Илицы старые, узенькие. Грохот стоит на всю Ивановскую, отражается от стен и эхом возвращается на свое место. Сама же разрешила, пусть катается, радуется колесам этим новым, только что купленным. Идем. Толькоуж больно очень громко. Злость внутри растет, сначала тихо, потом минуты оттикиваются в теле. Горит моя анахата. Ну, пусть горит. Разницы ведь в огне никакой. Гори себе. И тут, кажется, тепрение мое лопается. Представляю , как поднимается рука и я этим самым пакетиком с приличной такой коробочкой внутри трескаю прямо в лицо сына. Так ,чтобы остановился, чтобы больно ему стало, также как мне сейчас.

Сжало горло. Это движение руки ... Я ведь его помню. Во втором или третьем классе. Лет 8 выходит. Примерная девочка, как и все девочки, хитрая такая. Стою в корридорчике читаю книжку на переменке возле окошка. В углу моя учительница и две других, разговаривают. Я вместо того, чтобы гоцать по этажу, читаю. Любила читать и в то же время, естественно держу вниманием угол. Через время походит моя классная и говорит: "А ты не могла бы книгу еще ближе к лицу держать?". В это время снизу рукой бьет по книге прямо в мое лицо.Конечно, нет крови, конечно нет синяков. Но почему так больно? Мне не понятно ничего. За что?
Слезы на глазах и сжало горло. Спокойно прошу сына не кататься больше. Мы едем домой.

[Triana d'Fox]

Как прожить жизнь?

- Как это – не было? - спросила я внезапно севшим голосом, - Совсем, что ли? Да у вас ошибка тут, в картотеке, посмотрите лучше!!
- Никак нет, - пожилой Ангел улыбнулся снисходительно и поправил очки в круглой оправе, - У нас тут все записано, все учтено, опять же, все под строгим оком Сами Знаете Кого. У нас за должностное преступление знаете что? – физиономия Ангела посуровела, - Про Люцифера слыхали? То-то. Моргнуть не успел – скинули. «Оши-и-ибка». Скажете тоже…

- Минуточку, - я попыталась взять себя в руки, - Посмотрите, пожалуйста, сюда.

Ангел благожелательно воззрился на меня поверх очков.
- И? – спросил он после секундного молчания.
- Меня, может, и нет. Но кто-то же есть? – я осторожно пошевелила кисельной субстанцией, которая теперь заменяла мне привычный земной организм. Субстанция заволновалась и пошла радужными пятнами.

- Кто-то, безусловно, есть. Но никак не NN, каковой вы изволили представиться., - Ангел тяжело вздохнул и потер лоб, - Я таких как вы перевидал – не сосчитать. И почему-то в большинстве своем – дамы. Ну, да ладно. Давайте проверять, барышня. По пунктам. С самого начала. Так?

- Давайте, - сказала я, решительно повиснув у него над плечом и изготовясь биться до последнего.

- Нуте-с, вот она, биография мадам N, - Ангел вытащил из-под стола здоровенный талмуд и сдул с него пыль, - Ab ovo, дорогая, что называется, от яйца, - он послюнявил палец и зашуршал тонкими папиросными страницами, - Ну, это все мелочи … подгузники… капризы детские… глупости всякие… личность еще не сформирована… характер не проявлен, все черновики… ну, детство и вовсе опустим, берем сознательную жизнь… а, вот! – он торжествующе поднял палец, - у вас был роман в конце десятого класса!

- Ах, какая странность, - не удержалась я, - Чтоб в шестнадцать лет – и вдруг роман!

- А вы не иронизируйте, фрейляйн, - Ангел сделал строгое лицо, - Роман развивался бурно и довольно счастливо, пока не встряла ваша подруга. И мальчика у вас, будем уж откровенны, прямо из-под носа увела. То есть не у вас, - вдруг спохватился ангел и покраснел, - а у мадмуазель NN…

- Ну, и чего? – спросила я подозрительно, - Со всеми бывает. Это что, какой-то смертный грех, который в Библию забыли записать? Мол, не отдавай ни парня своего, ни осла, ни вола…

При слове «Библия» ангел поморщился.
- При чем тут грех, ради Бога! Достали уже со своими грехами… Следите за мыслью. Как в этой ситуации ведет себя наша N?

- Как дура себя ведет, - мрачно сказала я, смутно припоминая этот несчастный роман «па-де-труа», - Делает вид, что ничего не произошло, шляется с ними везде, мирит их, если поссорятся…

- Вооот, - наставительно протянул Ангел, - А теперь внимательно – на меня смотреть! - как бы поступили вы, если бы жили?

- Убила бы, - слово вылетело из меня раньше, чем я успела сообразить, что говорю.

- Именно! – Ангел даже подпрыгнул на стуле, - именно! Убить бы не убили, конечно, но послали бы на три веселых буквы – это точно. А теперь вспомните – сколько таких «романов» было в жизни у нашей мадмуазель?

- Штук пять, - вспомнила я, и мне вдруг стало паршиво.

- И все с тем же результатом, заметьте. Идем дальше. Мадмуазель попыталась поступить в университет и провалилась. Сколько не добрала?

- Полтора балла, - мне захотелось плакать.

- И зачем-то несет документы в пединститут. Там ее балл – проходной. Она поступает в этот институт. А вы? Чего в этот момент хотели вы?

- Поступать в универ до последнего, пока не поступлю, - уже едва слышно прошептала я, - Но вы и меня поймите тоже, мама так плакала, просила, боялась, что за этот год я загуляю или еще что, ну, и мне вдруг стало все равно…

- Милая моя, - ангел посмотрел на меня сочувственно, - нам здесь до лампочки, кто там у вас плакал и по какому поводу. Нас факты интересуют, самая упрямая вещь в мире. А факты у нас что-то совсем неприглядны. Зачем вы – нет, вот серьезно! – зачем тогда замуж вышли? В смысле – наша NN? Да еще и венчалась, между прочим! Она, стало быть, венчалась, а вы в это время о чем думали?!

Я молчала. Я прекрасно помнила, о чем тогда думала в душной сусальной церкви, держа в потном кулачке свечу. О том, что любовь любовью, но вся эта бодяга ненадолго, что я, может быть, пару лет протяну, не больше, а там натура моя блядская все равно перевесит, и тогда уж ты прости меня, Господи, если ты есть…

- Вот то-то, - Ангел покачал головой и перевернул страницу, - да тут у вас на каждом шагу сплошные провалы! Девочка, моя, ну, нельзя же так! В тридцать лет так хотели татуировку сделать – почему не сделали?

- Ну-у-у… - озадачилась я, - Не помню уже.

- А я вам подскажу, - Ангел нехорошо усмехнулся, - Тогдашний ваш возлюбленный был против. Примитивные, говорил, племена, да и задница с годами обвиснет. Так?

- Вам виднее, - насупилась я, хотя что-то такое было когда-то, точно же было…

- Мне-то виднее, конечно… Задница-то ваша была, а не любовника?! Хорошо, едем дальше.
Вот тут написано – тридцать пять лет, домохозяйка, проще говоря – безработная, из увлечений – разве что кулинария. Милая такая картинка получается. Вышивания гладью только не хватает. Ну, вспоминайте, вспоминайте, чего на самом деле-то хотели?!

- Вспомнила. Стрелять хотела.
- В кого стрелять?! – изумился ангел и покосился в книгу.
- В бегущую мишень. Ну, или в стационарную, без разницы, - плакать я, как выяснилось, теперь не могла, зато туманное мое тело утратило свою радужность и пошло густыми серыми волнами, - Стендовой стрельбой хотела заниматься. Петь еще хотела. Давно это было…

- Подтверждаю, - Ангел ткнул пальцем в талмуд - Вы, дорогая моя, имели ко всему этому довольно приличные способности. Богом, между прочим, данные. От рождения! Куда дели все это? Где, я вас спрашиваю, дивиденды?!

- Я не знала, что должна… - прошелестела я в ответ.

- Врете, прекрасно знали – Ангел снял очки, устало прищурился и потер переносицу, - Что ж вы все врете-то, вот напасть какая… Ладно, мадам, давайте заканчивать. Приступим к вашему распределению.

Он достал большой бланк, расправил его поверх моей биографии и начал что-то строчить.

- Как вы все не понимаете, - в голосе Ангела слышалось отчаяние, - нельзя, ну, нельзя предавать себя на каждом шагу, эдак и умереть можно раньше смерти! А это, между прочим, и есть тот самый «грех», которого вы все так боитесь!… Всё думаете - и так сойдет… Шутка ли – каждая третья душа не свою жизнь проживает! Ведь это страшная статистика! И у всех какие-то идиотские оправдания – то мама плакала, то папа сердился, то муж был против, то дождь в тот день пошел не вовремя, то – вообще смех! – денег не было. Хомо сапиенсы, называется, эректусы… Ну, все, готово, - Ангел раздраженно откинул перо, - попрошу встать для оглашения приговора. Передо мной встать, в смысле.

Я перелетела через стол и замерла прямо перед ангелом, всем своим видом выражая вину и раскаяние. Черт его знает, может, сработает.

- Неидентифицированная Душа по обвинению в непрожитой жизни признается виновной, - Ангел посмотрел на меня с суровой жалостью, - Смягчающих обстоятельств, таких, как а) не ведала, что творила б) была физически не в состоянии реализовать или в) не верила в существование высшего разума - не выявлено. Назначается наказание в виде проживания одной и той же жизни до обнаружения себя настоящей. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Подсудимая! Вам понятен приговор?

- Нет, - я жалобно заморгала, - Это в ад, что ли?

- Ну, ада вы не заработали, детка, - усмехнулся ангел, - да и вакансий там…, - он безнадежно махнул рукой, - Пойдете в чистилище, будете проживать смоделированные ситуации, пока суд не признает вас прожившей свою жизнь. Ну, а уж будете вы там страдать или нет – это мы, извините, не в курсе, - и Ангел протянул исписанный желтый бланк, - Теперь все ясно?

- Более-менее, - я кивнула растерянно, - И куда мне теперь?

- Момент, - сказал Ангел и щелкнул пальцами. Что-то звякнуло, грохнуло и в глазах у меня потемнело…

- … одну меня не отпустят, а с тобой запросто, - услышала я знакомый голос, - И Сережка говорит – пусть она тебя отмажет на два дня, ну, Олечка, ну, милая, ты ведь поможешь, правда? Мы тебе и палатку отдельную возьмем, и вообще клево будет, представляешь, целых две ночи, костер, речка и мы втроем?

..Это был мой школьный двор, май уже и не помню какого года, пыльный душный вечер. И Ленка, красавица, с кукольным личиком и фигурой от Сандро Ботичелли – моя подружка – как всегда беззаботно щебетала мне в ухо, не замечая, как ненависть и боль медленно скручивают меня винтом, мешая дышать. Такое знакомое, такое родное-привычное ощущение… Я ведь хорошая девочка, я перетерплю все это, я буду вести себя прилично, я хорошая, хорошая, хоро…

- А пошла ты, - сказала я нежно, с садистским удовольствием наблюдая, как округляются ее фарфоровые глазки, и, чувствуя некоторую незавершенность сцены, добавила - Оба пошли к такой-то матери.
…Когда разгневанный стук Ленкиных каблучков затих где-то за поворотом, я прислушалась к звенящей пустоте вокруг, и поняла, что вот прямо сейчас я, наконец, глубоко, неприлично и ненаказуемо счастлива…

[Triana d'Fox]

Жил-был Заяц в лесу и всего боялся. Боялся Волка, боялся Лису, боялся Филина. И даже куста осеннего, когда с него осыпались листья,- боялся.
Пришел Заяц к Черному Омуту.
- Черный Омут,- говорит,- я в тебя брошусь и утону: надоело мне всех бояться!
- Не делай этого, Заяц! Утонуть всегда успеешь. А ты лучше иди и не бойся!
- Как это? - удивился Заяц.
- А так. Чего тебе бояться, если ты уже ко мне приходил, утонуть решился? Иди - и не бойся!
Пошел Заяц по дороге, встретил Волка.
- Вот кого я сейчас съем! - обрадовался Волк.
А Заяц идет себе, посвистывает.
- Ты почему меня не боишься? Почему не бежишь? - крикнул Волк.
- А что мне тебя бояться? - говорит Заяц.- Я у Черного Омута был. Чего мне тебя, серого, бояться?
Удивился Волк, поджал хвост, задумался. Встретил Заяц Лису.
- А-а-а!..- разулыбалась Лиса.- Парная зайчатинка топает! Иди- ка сюда, ушастенький, я тебя съем.
Но Заяц прошел, даже головы не повернул.
- Я у Черного Омута,- говорит,- был, серого Волка не испугался,- уж не тебя ли мне, рыжая, бояться?..
Свечерело.
Сидит Заяц на деньке посреди поляны; пришел к нему пешком важный Филин в меховых сапожках.
- Сидишь? - спросил Филин.
- Сижу!- сказал Заяц.
- Не боишься сидеть?
- Боялся бы - не сидел.
- А что такой важный стал? Или охрабрел к ночи-то?
- Я у Черного Омута был серого Волка не побоялся, мимо Лисы прошел - не заметил, а про тебя, старая птица, и думать не хочу.
- Ты уходи из нашего леса, Заяц,- подумав, сказал Филин. - Глядя на тебя, все зайцы такими станут.
- Не станут,- сказал Заяц,- все-то...
Пришла осень. Листья сыплются...
Сидит Заяц под кустом, дрожит, сам думает:
"Волка серого не боюсь. Лисы красной - ни капельки. Филина мохноногого - и подавно, а вот когда листья шуршат и осыпаются - страшно мне... " Пришел к Черном Омуту, спросил:
- Почему, когда листья сыплются, страшно мне?
- Это не листья сыплются - это время шуршит,- сказал Черный Омут,- а мы - слушаем. Всем страшно.
Тут снег выпал. Заяц по снегу бегает, никого не боится.

[A-Lex]

Взято с иного форума, оч понравилось:

- А давай наперегонки до горки? –предложил он ей, предвкушая победу.
- Неа, – отказалась она. – Воспитательница сказала не бегать. Попадет потом.
- Струсила? Сдаешься? – подначил он ее и засмеялся обидно.
- Вот еще, – фыркнула она и рванула с места к горке.
Потом они сидели в группе, наказанные, под присмотром нянечки, смотрели в окно как гуляют другие и дулись друг на друга и на воспитательницу.
- Говорила тебе – попадет, – бурчала она.
- Я бы тебя перегнал обязательно – дулся он. – Ты нечестно побежала. Я не приготовился…

- А спорим я быстрей тебя читаю? – предложил он ей.
- Ха-ха-ха, – приняла она пари. – Вот будут проверять технику чтения и посмотрим. Если я быстрее – будешь мой портфель до дому и до школы таскать всю неделю.
- А если я – отдаешь мне свои яблоки всю неделю! – согласился он.
Потом он пыхтел по дороге с двумя ранцами и бурчал:
- Ну и что! Зато ты не запоминаешь, что читаешь, и пишешь медленнее. Спорим?…

- А давай поиграем, – предложил он – Как будто бы я рыцарь, а ты как будто бы дама сердца.
- Дурак, – почему-то обиделась она.
- Слабо? – засмеялся он. – Слабо смущаться при виде меня? И дураком не обзываться тоже слабо.
- И ничего не слабо, – повелась она. – Тогда вот чего. Ты меня тоже дурой не обзываешь и защищаешь.
- Само собой, – кивнул он. – А ты мне алгебру решаешь. Не рыцарское это дело.
- А ты мне сочинения пишешь, – хихикнула она. – Врать и сочинять – как раз рыцарское дело.
А потом он оправдывался в телефон:
- А не надо было себя как дура вести. Тогда никто бы дурой и не назвал. Я, кстати, и извинился сразу…

- Ты сможешь сыграть влюбленного в меня человека? – спросила она
- С трудом, – ехидно ответил он. – Я тебя слишком хорошо знаю. А что случилось?
- На вечеринку пригласили. А одной идти не хочется. Будут предлагать всякое.
- Нуу.. Я даже не знаю,- протянул он.
- Слабо? – подначила она.
- И ничего не слабо, – принял он предложение. – С тебя пачка сигар, кстати.
- За что? – не поняла она.
- Эскорт нынче дорог, – развел руками он.
А по дороге домой он бурчал:
- Сыграй влюбленного, сыграй влюбленного. А сама по роже лупит ни за что…
Влюбленные, между прочим, целоваться лезут обычно…

- Что это? – спросила она.
- Кольцо. Не очевидно разве? – промямлил он.
- Нибелунгов? Власти? Какая-то новая игра затевается?
- Угу. Давай в мужа и жену поиграем, – выпалил он
- Надо подумать, – кивнула она.
- Слабо? – подначил он.
- И ничего не слабо, – протянула она. - А мы не заигрываемся?
- Да разведемся, если что. Делов-то, – хмыкнул он.
А потом он оправдывался:
- А откуда мне знать как предложения делаются? Я ж в первый раз предлагаю. Ну хочешь еще раз попробую? Мне не слабо.

- Сыграем в родителей? – предложила она.
- Давай. В моих или в твоих? – согласился он.
- Дурак. В родителей собственного ребенка. Слабо?
- Ого как, – задумался он. – Не слабо, конечно, но трудно небось..
- Сдаешься? – огорчилась она
- Не,не. Когда это я тебе сдавался? Играю, конечно, – решился он.

- Усложняем игру. Ты теперь играешь в бабушку.
- Правда? – не поверила она.
- 3900. – кивнул он – Пацан. Слабо тебе в бабушку сыграть?
- А ты в данном случае во что играешь?
- В мужа бабушки, – засмеялся он. – Глупо мне в бабушку играть.
- В де-душ-ку. Как бы ты тут не молодился, – засмеялась она. – Или слабо?
- Куда я денусь-то…

Она сидела у его кровати и плакала:
- Сдаешься? Ты сдаешься что ли? Выходишь из игры? Слабо еще поиграть?
- Угу. Похоже что так, – ответил он. – Неплохо поиграли, да?
- Ты проиграл, раз сдаешься. Понял? Проиграл.
- Спорное утверждение, – улыбнулся он и... умер.

[Triana d'Fox]

В глухом лесу на опушке росла Ива. Она была тоненькая, стройная и, глядя на колыхание ее веток и листьев, легко было догадаться, откуда дует ветер.
Помимо нее в лесу росло множество других деревьев: могучие дубы и клены, березы, радующие глаз сережками в теплое время года, ели и сосны, чья зеленая окраска разнилась зимой с белизной леса.
Жили в этом лесу и звери. Лисы, медведи, волки, ежи, лоси, кабаны, мыши, белки и многие другие. И жил в этом лесу Волчонок. Никто не знал, откуда он появился. Ни одна волчья семья не признавала в нем родича, но, тем не менее, не чурались его. А он так и жил одиночкой. И все его устраивало. Он знал, что отличается от других диких зверей. Тем, что не ищет общения с ними. Тем, что живет отдельно ото всех. Еще он знал, что видит этот мир иначе. Одним из немногих подтверждений этом было то, то он позволили уйти раненому лосенку, обреченному на гибель, со своим стадом. Но это его абсолютно не тревожило. Он был доволен своей жизнью, своим логовом, солнечным лучом и омывающим дождем.
Как раз один из ранних весенних дождей застал его на лесной опушке. Дневное солнце еще не успело как следует прогреть воздух и ветер был пронизывающим до костей. Казалось, он забирается пол каждую шерстинку Волчонка.
Озябший вдалеке от своего логова, он оглянулся в поисках укрытия и увидел Иву, чьи хитросплетенные корни выступали над землей, а уже распустившиеся густые листья образовали купол, почти не пропускающий слезы неба. Волчонок направился к Иве и, подойдя на близкое расстояние, спросил:
-Можешь ли ты приютить меня на время дождя? – и смолк, ожидая ответа.
-Конечно, - прошелестела Ива и гостеприимно приподняла ветви повыше над землей.
Оказавшись пол куполом из зеленых ветвей, Волчонок слышал шелест опускающихся у него за спиной ветвей, отряхнулся и снова обратился к Иве:
-Позволишь ли ты согреться у твоих корней?
-Конечно, - снова прошелестела Ива, - ведь ты озяб, а большего, к сожалению, я не могу тебе предложить.
-Что ты, – возмутился Волчонок, - ведь ты согласилась скрыть меня от капель дождя. Обратись я к самой густой Ели и то мог бы не получить согласия.
Ива ничего не ответила на это, но Волчонку послышалась усмешка в этом молчании. Он удобно устроился у корней Ивы, положил морду на лапы и подумал, как е ему все-таки повезло, что он обратился к этой Иве, которая, на удивление, растет достаточно далеко от берегов реки.
-Скажи, - спросил Волчонок, - а почему ты расположилась здесь, а не рядом с Большой Водой, как все остальные ивы? Хотя, наверно, я не вправе задавать подобный вопрос.
-О чем ты говоришь, - смущенно прошелестела Ива. Ее голос был так тих, что казалось это просто ветер. Но Волчонок был уверен, что это Ива отвечает ему. – Нет ничего страшного в твоем вопросе. Просто, все мои сородичи привыкли получать влагу через корни, спешат и стремятся к бурным потокам, не задумываясь о том, что Вода бывает жестока и может смыть землю из их корней. А мне пришлось проделать огромнейший путь, прежде чем поселиться здесь.
-Но разве тебе здесь хватает влаги?
-Конечно. Я научилась впитывать влагу земли, травы, неба, ветра. Ее предостаточно для того, чтобы моя листва была зелена. Зачем стремиться к тому, что может и погубить, и навредить?
«И то правда», - подумал Волчонок и задремал после утомительной прогулки по лесу.
Проснулся он от ощущения, что его кто-то слегка тормошит. Он приоткрыл один глаз и понял, что Ива, еле касаясь ветвями, слегка разглаживает его шерсть, нашептывая:
-Волчонок, просыпайся. Слезы у неба кончились. Тебе нужно возвращаться в логово. Скоро ночь.
-Я не боюсь ночи, - воинственно ответил ей Волчонок. – Я хорошо знаю дорогу и мог за себя постоять!
-Не сомневаюсь. Но все же путь не близок.
Как не хотелось Волчонку, но он был вынужден согласиться с Ивой. Впереди был длинный путь к логову. Он потянулся, разминая расслабленные мышцы, бесшумно проскользнул меж ветвей Ивы и, обернувшись, сказал:
-Благодарю тебя за гостеприимство. Желаю тебе легкого ветра.
После этих слов Волчонок трусцой двинулся в сторону дома, не оглядываясь. А в это время с ветвей Ивы текли слезы. Но не слезы неба. они все успели высохнуть пол ласковым Солнцем, а капли легкой радости, ч то ее вынужденное одиночество невольно было нарушено.
К ней очень давно никто не обращался. Все ее соседи – дубы, березы, ели – думали, что она не на своем месте, и не заговаривали с ней, выказывая, таким образом, свое пренебрежение к дерзкой девчонке, забравшейся куда ей не следует.
Волчонок же, благополучно добравшись до логова, засыпая, думал, что неплохо было бы еще раз как-нибудь прогуляться на лесную опушку.
(с)воё

[ЛЮБЛЮ]

Когда-то давным-давно на Земле был остров, на котором жили все духовные ценности. Но однажды они заметили, как остров начал уходить под воду. Все ценности сели на свои корабли и уплыли. На острове осталась лишь Любовь. Она ждала до последнего, но когда ждать уже стало нечего, она тоже захотела уплыть с острова. Тогда она позвала Богатство и попросилась к нему на корабль, но Богатство ответило:
– На моем корабле много драгоценностей и золота, для тебя здесь нет
места.
Когда мимо проплывал корабль Грусти она попросилась к ней, но та ей
ответила:
– Извини, Любовь, я настолько грустная, что мне надо всегда оставаться в одиночестве.
Тогда Любовь увидела корабль Гордости и попросила о помощи ее, но та сказала, что Любовь нарушит гармонию на ее корабле.
Рядом проплывала Радость, но та так было занята весельем, что даже не услышала о призывах Любви.
Тогда Любовь совсем отчаялась.
Но вдруг она услышала голос, где-то позади:
– Пойдем Любовь, я возьму тебя с собой.
Любовь обернулась и увидела старца. Он довез ее до суши и, когда старец уплыл, Любовь спохватилась, ведь она забыла спросить его имя.
Тогда она обратилась к Познанию:
– Скажи, Познание, кто спас меня? Кто был этот старец?
Познание посмотрело на Любовь:
– Это было Время.
– Время? – переспросила Любовь. – Но почему оно спасло меня?
Познание еще раз взглянуло на Любовь потом вдаль, куда уплыл старец:
– Потому что только Время знает как важна в жизни Любовь....

[Triana d'Fox]

как здорово!!!

[Triana d'Fox]

простите, не могу удержаться, но нижеизложенное творение меня остро пронзило.

Дяченко Марина, Дяченко Сергей

Альфа-ромео

У этого вечера был привкус тухлятины. И сумерки сгущались гнилые. Мотор заглох прямо посреди проселочной дороги. В салоне зависла тишина, чуть сдобренная шорохом шин. Дряхлый «Альфа-Ромео», тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения, прокатился по инерции несколько десятков метров, потом угодил колесом в выбоину и встал. До населенного пункта Смирново оставалось пять километров. Миша вышел из машины, подпер капот железной распоркой, осторожно подергал провода, потрогал пальцем клеммы аккумулятора. Снова сел за руль и снова включил зажигание. Стартер зачастил свое «тик-тик-тик», но мотор не отзывался. Стремительно темнело. Миша вытащил фонарь на длинном поводке, но, даже подсвеченные веселеньким белым светом, внутренности капота оставались все так же загадочны и темны.

— Дул бы ты отсюда, — сказали за спиной. Голос был молодой и нехороший; холодея, Миша обернулся. Парень был под стать голосу — коренастый, коротко стриженный, с широкой, как бревно, шеей.

— Дул бы ты отсюда… Чего встал?

— Машина обломалась, — сказал Миша как можно спокойнее и независимее. Парень подошел. Заглянул в раскрытый капот. Неожиданно мирно предложил:

— Толкнуть?

Миша согласился.

Парень толкал, как паровоз. На живой силе Ромео проехал метров пятьсот, потом дорога пошла под гору и машина покатилась самостоятельно. Мотор молчал. Колеса подпрыгивали на выбоинах и кочках, инерция быстро гасла, но автомобиль еще катился, когда фары выхватили из темноты человеческую фигуру. Миша инстинктивно тормознул. Парень, Мишин добровольный помощник, стоял теперь перед ним на обочине, и никакими естественными причинами невозможно было объяснить его появление здесь, на пути машины, которую он же минутой назад разогнал с горы. У вечера был привкус тухлятины; Миша облизнул сухие губы.

— Ну что, не заводится? — участливо спросил парень. Если бы изо рта его полезли сейчас белые клыки, Миша бы ни капельки не удивился.

— А нечего всякую рухлядь по нашим дорогам гонять, — наставительно сказал парень, и Миша успел обидеться, почему это сельский юноша называет рухлядью бордовый, еще бодренький с виду Альфа-Ромео.

— Пошли, — со вздохом сказал парень.

— Куда? — шепотом спросил Миша и взялся за ручку, готовясь в случае необходимости быстро поднять стекло.

— Он заглох, — крикнули откуда-то из-за спины. Миша обернулся. Коренастый парень рысью приближался к машине. Он был точная копия первого, вернее, это второй, повстречавшийся на обочине, был копией Мишиного добровольного помощника. Их было двое, и никакой чертовщины.

— На хутор пошли, — сказал тот, что был впереди.

— Оно ему надо, — пробормотал тот, что толкал машину. — Может, до Смирнова дотянул бы.

— Не дотянет, — сказал первый. — Разве что до самого Смирнова толкать?

И оба посмотрели на Мишу. Совершенно одинаковые, не близнецы, а единое раздвоившееся существо. Ветер отдавал гнильцой.
* * *

Над столом, в переплетениях винограда, светилась лампочка в подвижном шлейфе мошек, ночных бабочкек, прочей летающей живности. Хозяина звали Анатолий. Отчества он не назвал, наоборот — просил называть его просто Толей, но на такое панибратство у Миши не хватало духу. Так называемый Толя был немолод, сухощав, под два метра ростом, с печатью давней властности на угрюмом загорелом лице. Так, наверное, выглядят императоры в изгнании или партийные боссы на пенсии. Во всяком случае, имя «Толя» шло ему не больше, чем жирафу розовый бантик. Коренастых близнецов звали Вова и Дима, и, вопреки Мишиному предположению, они не были сыновьями хозяина. Ни сыновьями, ни племянниками, а кем они приходились одинокому хуторянину — неведомо. Не то гости, не то наемные рабочие. Миша и не пытался понять. Молчаливая женщина Инна не была хозяину ни женой, ни подругой. Скорее, домработницей, но Миша и в эти отношения не собирался вникать. Не его дело. Зато говорливая женщина, явившаяся на хутор из Смирново, была здесь желанной гостьей, и в разговоре это неоднократно подчеркивалось. Женщину звали Прокофьевна, она была старше всех, но и веселее всех, округлая, подвижная, с румяным морщинистым лицом. Именно она, а не хозяин, доброжелательно расспрашивала Мишу обо всех его дорожных неприятностях, цокала языком, сочувственно кивала головой:

— Ну, обычное дело, я с мужиками поговорю, у нас механизаторы знаешь какие, на честном слове наловчились ездить, потому как запчастей нет, соляры нет, а работать надо.

— Так то трактор, — сказал близнец Вова в синей футболке. — А то Альфа-Ромео.

— А какая разница? — удивился близнец Дима в зеленой рубашке. — Лишь бы руки у человека стояли как надо.

— У меня руки не стоят как надо, — признался Миша. — Я только уровень масла могу измерить.

— Так зачем же рисковать и ездить в одиночку? — спросил Анатолий. Его манера говорить заметно отличалась от речи остальных. Точно, бывший партийный босс, подумалось Мише.

— Еще повезло тебе, — сказал Вова, — что не среди леса заглох. А то ночевал бы под сосенкой.

— Повезло, — легко согласился Миша. — Приключение.

А про себя подумал — упаси меня Боже впредь от таких приключений. Хорошо еще, что поехал без Юльки. Нет, больше не возьмусь, ну его.

— Я пойду, — после недолгого молчания сказала наконец Прокофьевна. — Поздно уж, Толечка, спасибо тебе за угощение, когда уже ты к нам выберешься…

— Выберусь, — пообещал Анатолий. Таким тоном и Миша говорил случайным приятелям: созвонимся… И все прекрасно понимали, что никто никому не позвонит.

Прокофьевна боком вылезла из-за стола — скамейки были вкопаны в землю. Вова и Дима вскочили, как по команде, Анатолий поднялся тоже, пошел провожать к калитке. Молчаливая женщина Инна принялась собирать со стола пустые тарелки.

— Может быть, еще чаю?

— Ага, — Миша поспешно кивнул. — Сейчас я только прогуляюсь…

Тропинка была узенькая, а трава вокруг — росистая, шаг враво-шаг влево — и кроссовки мокрые, хлюп-хлюп.

— Счастливо, Прокофьевна, — сказал хозяин от ворот. — Малым привет передавай.

— Счастливо, Толь. Спасибо… тебе.

— Сама понимаешь — не за что.

Прокофьевна хотела еще что-то сказать, запнулась, будто смутившись, вышла за ворота и зашагала по дороге. Глядя ей вслед поверх невысокого забора, Миша поразился, как это ей не страшно. Дорога через лес, километров пять, ночь кругом… И близнецы эти — ну хоть кто-нибудь догадался проводить! Велосипеды же есть у них…

Невольно задержав дыхание, Миша потянул на себя деревянную дверцу с сердечком. Впрочем, смердело весьма умеренно; не розами, конечно, пахло, но в дороге Миша видел такие сортиры, что по сравнению с ними…

Небо закричало. Крик был острый и направленный, крик был подобен иголке, и, нанизанный на ледяное острие, Миша не мгновение ослеп и оглох. Болезненной судорогой перехватило живот, и чудо еще, что, потеряв равновесие, Миша не свалился в поганую яму. Крик иссяк. Миша наощупь выбрался из сортира. Возвращаясь по узкой тропинке, он несколько раз оступился, так что кроссовки, конечно, промокли. Еще простудиться недоставало. За столом сидел один Анатолий. Близнецы куда-то сгинули, Инна мыла посуду. Мишина чашка стояла полная и уже чуть-чуть остыла.

— Эй, что это кричало? — спросил Миша как можно веселее. Инна не обернулась от своего таза. Анатолий пожал плечами:

— Птица, наверное…