сочинизмы скорпиошки

[Скорпя Ёжкина]

Весь вечер до поздней ночи обувное семейство шепталось, тихо гудело как встревоженный улей, обсуждая происшедшее. Всякие были мнения - и злорадные, и насмешливые, и удовлетворенные ("так и должно было быть"), и отрешенно-мужские, мгновенно потерявшие всякий интерес ("да ещё куча других таких найдется"), но в целой своей массе все сочувствовали, вздыхали, и качали головами…

"Да, красивая была, из избранных, а вот поди-ка ж…" Но всему есть предел, и темам для обсуждений тоже… К ночи все, вдоволь пошептавшись, угомонились и заснули своим безмятежным сном, напрочь потерявши интерес к Ней как к чему-то уже прошедшему и стертому из их жизни… Только одно измученно сердце плакало и рыдало… Сердце Башмака страдало вместе со своей возлюбленной. Он был готов отдать всю свою жизнь, которая, впрочем, и не была нужна никому, только лишь за то, чтобы Она была снова прежней и была счастлива. Он смотрел на это маленькое создание, вжавшееся в спасительные лапы веника, и разрывался от всепоглощающей любви, жалости и отчаяния…

Сквозь дверную щель доносился гул осеннего промозглого ветра… Он видел, как она пытается укрыться от него, укутываясь поглубже в соломенные прутья и слышал тонкий плач, который отдавался в его ушах в сто, нет, в тысячу крат сильней!..

"Я иду к тебе, любимая!", - прошептал он и решительно покинул свой теплый угол.

С трудом передвигаясь, он приблизился к Ней и стал тихонечко гладить её, некогда изумительно гладкую, а теперь потерявшую былой блеск и покрытую редкими царапинами кожу… Она всхлипнула и подняла на него свои испуганные заплаканные глаза:

- Уйди, не смотри на меня! Я противная, гадкая, я никому не нужна. Я хочу умереть! - укрыла свой дрожащий носик в углу и разрыдалась…

Башмак прижал её к себе:

- Глупенькая, маленькая, девочка… ты самая, самая замечательная на всем свете. Я люблю тебя, и не позволю, чтобы ты так думала про себя! Ты нужна мне, и если ты захочешь, если ты только позволишь - я буду везде рядом с тобой… и никогда, никогда тебя не брошу, слышишь?

Она чуть слышно спросила:

- Правда-правда?
- Самая настоящая правда, - крепко обнял её Башмак и, тихонько поглаживая, стал напевать какую-то глупую колыбельную, которую мама-Тапочка всегда пела своим деткам. Он пел, с трудом вспоминая слова и ноты, но с такой нежностью и любовью, что Она, улыбаясь, прижалась к его большому потертому носу своим точеным носиком и прошептала:

- Я никогда, никогда не думала, что я… что ты… я была такой… Наверное, ты не простишь меня… но я теперь поняла, что ты, что только ТЫ…

- Тссссс, - перебил её Башмак, - молчи…ничего не говори, я всё знаю, мы вместе - а это самое главное…

Он обвил шнурком её пряжку, завязал на бантик, и повторил:

- Мы навсегда вместе, и ничто нас не сможет разлучить…

И они заснули, крепко обнявшись...

Утром, хозяйская рука, долго пыталась развязать их - "Что за чертовщина!" но, отчаявшись сделать это, забросила парочку на антресоль, к старому велосипеду, разбитым пластинкам, и прочему хламу…

Коробка с тончайшей папиросной бумагой была выброшена в мусорное ведро, на следующей неделе появилась новая красавица, ничуть не хуже предыдущей, а потом другая… и ещё другая, но вся обувная полка от мала до велика долго ещё вспоминала смелый поступок Башмака… На этот раз все семейство было единодушно в своем одобрении и восхищении:

- Вот это Любовь!!!...

И из поколения в поколение передавалась эта история про старого Башмака и неприступную красавицу… обзаводясь все новыми подробностями и героическими виньетками…

А ещё говорят, что иногда по ночам на антресоли раздаются странные звуки… Тихие тоненькие смешки и приглушенный басок… Но это уже совсем другая сказка…

[Скорпя Ёжкина]

Субботнее сафари
Было ничем не примечательное и еще ничем не омраченное субботнее утро. Мой благоверный сварил утреннего кофе (как же я его обожаю – точнее обоих- и мужа, и кофе), и мы наслаждались завтраком, предвкушая неспешное раскачивание уик-энда.
После того, как душа и тело пришли в блаженное состояние расслабленной неги, супруг отправился на кухню к лучшему (после меня, надеюсь) другу-компьютеру, а я рисовала на себе лицо перед походом с друзьями на пикник. Наше полосатое одноглазое кошачье чудо, именуемое гордо Тигра, мирно дремало на диване…
Вдруг со стороны балкона послышалось странное царапанье, даже шкрябание, будто кто-то упорно пытался вырезать на раме неприличное слово. Обернувшись от зеркала, я обомлела – с внешней стороны балконной рамы, я увидела огромную рыжую кошачью морду.
Для сведения – квартирушечка наша на четвертом этаже пятиэтажного дома, этакий «хрущевский выкидыш». Не думая, о том, каким же образом несчастное животное оказалось снаружи, первой мыслью было «спасти!»
- Вовка! Вовка! Беги скорее сюда, - зову я на подмогу сильную половину нашей ячейки общества.
- Ну что такое? – нехотя и неторопливо подошел «спаситель».
- ТАМ- ВОН!,- испуганно показала я рукой на морду, которая уже начала помимо интенсивного шкрябанья, издавать звуки мученника, - затаскивай его скорее, пока он не сорвался!

Тут надо сделать лирическое отступление, и описать условия, в которых нужно было осуществить спасательную операцию. Съемная наша квартирка была однокомнатным ящиком, в котором могли жить разве что лилипуты. Видимо, наши доблестные проектировщики и архитекторы, пытаясь одарить благами собственной жилплощади советский народ, решили ударить количеством по качеству и рассовать жаждавших своего угла, прежних обитателей общежитий и коммуналок, в отдельные клетки, гордо именуемые «квартирами». Кухонка была достаточной для того, чтобы заходить туда по очереди и, стоя у плиты, кушать из кастрюльки борщ. Совмещенный санузел позволял сидя, пардон, на унитазе, мыть руки в раковине, а особо ловким и стирать что-то в сидячей (о, прогресс научной мысли!) ванне. Балкон, примыкающий к крохотной комнатке, видимо, должен был служить для рядового гражданина своеобразной кладовкой для складирования ненужных или нужных, но временно невостребованных вещей. Именно для таких целей и служил балкон нашей хозяйке. Поэтому и был он загроможден кучей «антиквариата». Старый расколотый унитаз, фановая ржавая труба (господи, но зачем же это держать дома?), раскладушка, лыжи, санки и, может быть, еще какой спортивный инвентарь, куча стеклянных банок, и прочее, прочее, прочее. В общем, на балкончик этот мы не выходили, а только подбрасывали и подбрасывали туда новые экспонаты по мере накопления пустых коробок и пенопласта из-под техники, чтобы при переезде можно было все наше хозяйство аккуратно упаковать.

Вот в такой обстановке, нужно было вызволить орущее уже не по-детски, животное.
Вовка, прорываясь, сквозь дебри хлама, чертыхаясь, подошел к окну. Но открыть его, естественно, не удалось. Многолетние деревянные рамы, уже полусгнившие в одних местах, а в других местах ссохшиеся, не обеспечивали плотное прилегание «планочка к планочке». Где-то виднелись щели, а где-то набухшее дерево распирало так, что открыть такую форточку не представлялось возможным без спецтехники. Однако желание помочь брату нашему, пусть даже и меньшему, оказалось выше этих преград.
Бдздынь! – сильные мужские руки раскрыли окно, и в клубах пыли вперемешку с трухой, рыжая морда смотрела уже откровенно нагло и требовательно. Кот замолчал, видимо предвкушая свое спасение, и позволил рукам взять себя за шкирку.

Я облегченно вздохнула:
- Молодец, сейчас мы его выпустим в подъезд, и пусть себе идет, откуда пришел.

Но это еще не был финал славного избавления, а только начало наших с мужем мук.
Кот, отодрав с когтями часть гнилой деревяшки, поняв, что угроза упасть вниз миновала и, оказавшись уже НА территории балкона, а не извне, зашипел и вонзил свои орудия убийства в мужнины руки. Естественно тут же был отпущен и с угрожающим видом водрузился на пьедестал старого унитаза в дальнем углу балкона.

- Вот сволочь, - одновременно зло и радостно потер руки Вовка.
- Ничего, - подбодрила его я. Сейчас надо его за дверь выставить – и пусть себе идет на все четыре стороны.
- Да? – усмехнулся супруг, - посмотрю я на тебя, как ты его туда выставишь.
- Да очень просто, - обиделась я и попыталась приблизится к коту, - кис-кис-кис, иди сюда, мой маленький, иди сюда мой хорошенький.
Но «маленький и хорошенький» только зашипел в ответ, зарычал каким-то ужасным внутриутробным звуком, и забился еще дальше.
- Ну все, приехали…
- Давай его выманим, - предложила я, - тащи с кухни молоко.
Молоко было принесено и налито в миску под неодобрительным и ревнивым взглядом нашего Тигры, не желавшего, видимо, делиться своей снедью с каким-то посторонним котом которому, кажется, внимания уделяется куда больше чем ему самому. Он решил демонстративно проигнорировать всю процедуру нашего общения с «пришельцем» и гордо удалился спать под стол.
Я поставила миску на табуретку и попыталась втиснуть ее в свободное пространство поближе к коту. Тот лишь презрительно повел усами, но с места не сдвинулся.
- Он нас боится, - предположил Вовка, - давай отойдем подальше, а как только он приблизится - мы его схватим.
Мы отступили вглубь комнаты, высунув носы и две пары глаз в просвет штор, гипнотизируя зверя: «Ну давай же, иди, иди!». Тот ни в какую. Отчаявшись дождаться когда же он оголодает, наконец, мы решили подняться наверх и спросить соседей: «А не ваш ли этот чудесный зверек на нашем балконе? Так милости просим, забирайте!».
Рассуждали мы вполне, как мне казалось, логично – кот не мог упасть с неба, значит, он упал с верхнего балкона или с крыши.
Мы, оставив пленника восседать на унитазе, как на троне, с отчаяньем нажимали кнопку соседского звонка – но, тщетно. То ли соседей не было дома, и кот от одиночества сиганул погулять с балкона вниз, то ли хозяева держали оборону и не хотели открывать дверь, радуясь, что сбагрили рыжее чудовище.
Тут мне в голову пришла нелепая, но спасительная мысль: «А вдруг котяра решил попутешествовать с нижнего балкона? Нет, ну мало ли, скало лазаньем решил развлечь себя?».
Но и с нижнего этажа спасение не пришло, и в ответ на наши стуки в дверь была лишь тишина.
- Так, - обреченно поплелась я к себе в квартиру, - что делать будем? Вызывать спасателей? Засмеют же… а жертвовать своей кровью тоже ой как не хочется.
Мы заглянули на балкон. Эта довольная жизнью сволочь облизывась, а пустая миска из-под молока сиротливо стояла на табуретке.
- Все! – решительно отрезал Вовка. – Принимаю огонь на себя. – буду ловить его в покрывало, как только поймаю - сразу открывай входную дверь, поняла? Промедление смерти подобно. Если что – считай меня коммунистом.
- Хорошо, - пропищала я, мысленно представив шрамы на Вовкиных руках. А вообще-то шрамы мужчину украшают, так что пусть идет, геройствует…
Вооружившись плотным покрывалом, он решительно двинулся в сторону кота. Но тот, почуяв неладное, зашипел и ощетинился. Но скорее, делал он это только для психологической атаки. Этот бегемот отлично понимал, что место он выбрал правильное, и достать его будет весьма затруднительно. Сидел и ухмылялся над нелепыми попытками мужа продвинуться сквозь баррикады хозяйкиного хлама. Тогда Вовка стал сбивать покрывалом кота с унитаза так ожесточенно, будто работал при пожаре, спасая людей. Но коту хлопок покрывала был что дротик для слона. Он и ухом не повел.
- Вовка, держи, - притащила я ему швабру, - сгоняй его оттуда, я буду ловить его у дверей покрывалом.
Картина, что называется, маслом: Вовка с выражением Александра Матросова, бросающегося на амбразуру, на лице, сосредоточенно тыкает шваброй, как копьем, в живую мишень, и я, примеряя лавры вратаря Яшина, в состоянии полуприседа в проеме балкона, широко расставив руки с покрывалом. И завершает композицию рычание кота, напоминающий скорее рев истребителя-бомбардировщика, и два круглых желтых глаза размером с блюдца. Тушите свет!

Кот, наконец-то осознав, что шутки кончились, и существует угроза его жизни, перешел в атаку и на очередное приближение швабры перешел в наступление, прыгнул на руку Вовки, оставив там четыре глубокие багровые борозды. Тот выругался и заработал шваброй активнее, а я, увидев летящую на меня рыжую тушу, завизжала. Кот, не выдержав звуковой атаки, перелетел через меня и забился уже в прямо противоположный от унитаза угол, на тумбочку с пустыми банками. Две одиноко стоявшие сверху банки хлопнулись на пол, усыпав осколками, как новогодними конфетти, близлежавшую к тумбочке утварь.

Вовка в гневе вылетел с балкона и стал нервно ходить по комнате со шваброй, как с полковым знаменем, и тут меня настиг истерический смех. Я сползла с порожка балкона на пол комнаты и стала хохотать как полоумная, понимая всю абсурдность ситуации, и плача оттого, что не видела никаких перспектив «выкурить» из дома это чудовище и предвидя долгую осаду балкона.

[Скорпя Ёжкина]

Последним, а как позже выяснилось единственно верным, оружием для поимки особо опасного преступника было обыкновенное пластиковое пятилитровое ведерко.

Вовка, взяв это ведро, перевернув его вверх дном, двинулся к тумбочке, благо к ней доступ был более расчищен. Кот, предчувствуя опасность и оказавшись на открытой площадке, забился в угол, но путей отступа уже не было. Фигура с ведром неумолимо приближалась.
« Хлоп!» - и как бабочка в сачке, кот оказался прихлопнут ведром.
- Попался, - злорадно ухмыльнулся муж.
- Урра!, - закричала я, - давай его в покрывало скорее!
Но едва мои руки с покрывалом были готовы принять из ведра шипящий шерстяной клубок, кот заметался в ведре, как раненый вепрь. Ужас замкнутого пространства соединялся с тем, что кот, будучи огромных размеров, практически занял всю площадь ведра, принял его форму…и воздуха ему, видимо, уже не хватало.
Далеко не слабые руки моего супруга пытались удержать это сумасшедшее ведро прижатым к тумбочке, но кот метался в нем как космонавт в центрифуге, а ведро вибрировало и колыхалось.
- Подставляй табуретку к тумбочке, - заорал муж! – надо выносить, а то задохнется тут!
Я послушно прислонила табуретку к дверке.
- Да не так!! - уже волновался муж, и лицо его становилось багровым от усилий, которые он прилагал к удержанию ведра с обезумевшим котом, - к крышке вровень прислоняй! Я его буду на табуретке в ведре выносить, открывать нельзя.

Я держала табуретку у тумбочки, создав, таким образом, ее продолжение, а Вовка, как шарик в огромном наперстке, двигал кота в ведре от угла на табуретку. Но, как только ведро переползло поверхность стола, кот забился сильнее, видимо инстинктивно почувствовав, что развязка уже близка, и мои женские руки уже не выдержали такого напора и опустили табуретку с ведром на пол. Вовка вовремя оценил ситуацию, и накрыл ведро сверху эмалированным тазиком, прижав его для пущей уверенности руками.

- Открывай дверь скорее! – торопил меня Вовка, - и держи табуретку, а я ведро сверху.
Дверь я благополучно открыла, а с удержанием табуретки возникла накладочка. Мои руки упорно не выдерживали бьющегося уже наверно в агонии, кота. Мы попытались поменяться ролями – Вовкины руки держали ножки табуретки, но тогда я уже не могла удержать ведро, которое буквально прыгало под моими руками.
- Тащи веревку! Ну, быстрее же! – видимо транспортировка кота от балкона к входной двери (метров-то всего 15 от силы, а мы продвинулись всего на полтора) уже утомила и моего мужа.
Я судорожно ковыряюсь в шкафу, и протягиваю упаковочный шпагатик:
- На!
- Что – «на»? – передразнил меня Вовка, - давай привязывай ведро к табуретке.
Я стала продевать шпагат между ушками от ручки с обеих сторон ведра и ножками табуретки.
- На «бантик» завязывать? – поинтересовалась я.
- Какой к черту бантик? – проревел он, - давай конец веревки в руки мне, - вот так…
Всё! Пошел! Дверь закрой за мной, чтобы он в квартиру обратно не ломанулся!

Вовка на вытянутых вперед руках нес табуретку, с привязанным ведром, как кадку с фикусом. Кот подозрительно затих… «Может, уже умер?»- промелькнуло у меня в голове и я не поняла, жалко мне эту зверюгу, или я это подумала с облегчением.

Закрыв за процессией дверь, я стала смотреть в глазок (*любопытство, все-таки, не порок*). Вовка поставил на площадку табуретку и стал разматывать веревку. Я чуть приоткрыла дверь, чтобы он успел забежать обратно до того момента, как дикий котище раздерет ему лицо.
Вот он – кульминационный момент нашей битвы – едва Вовка успел на сантиметр приподнять край ведра над табуреткой, как рыжая субстанция с двумя фарами вместо глаз, пулей выскочила оттуда и, видимо, от резкого кислородного опьянения потеряв координацию движений, с воем заметалась по площадке, повторяя траекторию сдуваемого шарика. Сделав кругов пять по дверям соседских квартир, он исчез где-то внизу…

Я встречала мужа, как встречали Юрия Гагарина из космоса миллионы советских людей.
- Герой ты мой, - поцеловала я его с чувством.
- Да уж…, - только и мог вымолвить мой «охотник за котами».

Мы в изнеможении рухнули на диван… Глядя в потолок, и гладя тут же приковылявшего ко мне Тигру, казавшего в ту минуту не шкодливым котиком, а сущим ангелом, я сказала:
- Никакого, блин, сафари в Африке не надо.
- Хорошо хоть коровы не летают, - задумчиво ответил мне Вовка, думая о чем-то своем…

[Скорпя Ёжкина]

ТОРТ

В свой день рождения Она проснулась в 5 утра, как, впрочем, и в остальные дни года.
Сухая седенькая голова поднялась с подушки, почти не оставив вмятины.
С трудом опустив больные, изъеденные узлами тромбофлебита, ноги на пол, она замерла.
Слишком резкие движения уже который месяц приводили к головокружению, а однажды, она даже упала и ударилась виском об угол стола. Пролежав, как потом оказалось, полчаса без сознания, даже не истекла кровью. То ли крови в невесомом тельце осталось так мало, то ли не время еще было…
Она знала, что тогда было еще не время.
Подойдя к окну, она раздвинула старые выцветшие шторы… город спал сладким субботним сном, закутавшись снежным одеялом. Фонари тусклыми глазами выхватывали хвою на утоптанных дорожках. Люди уже потихоньку тащили домой с елочных базаров зеленый атрибут праздника, без которого неизменные «оливье» и мандарины не составляли полной картины новогоднего вечера. Она прищурилась, запавшие глаза заслезились, и дырявые тапки прошуршали в ванную комнату…

Засвистел старый, уже полу-эмалированный, чайник. Она привыкла пить чай рано утром, когда никакие посторонние звуки не нарушали этой священной церемонии.
Рыжая кошка, услышав движение в квартире, притрусила к завтраку. Без ненужных уже ни ей, ни хозяйке, просьб и мяуканий, уселась напротив своей миски, ожидая привычного пиршества.
Непослушные от полиартрита пальцы отодвинули шпингалет на форточке. Из недр привязанной со стороны улицы сумки, был извлечен непрозрачный полиэтиленовый пакетик. Тридцатилетний холодильник, подаренный Ей в честь выхода на пенсию, последние два года был сломан, и служил на кухне просто шкафом для старых банок, коробок и прочих емкостей.

…Чайная ложечка зачерпнула сахар. Сегодня особенный день. Поэтому еще одна ложечка была неторопливо опрокинута в чай.
Из пакета заманчиво выглядывала настоящая, докторская, купленная специально к сегодняшнему дню, вареная колбаса. Кошачьи ноздри судорожно задергались от уже забытого, или даже никогда не знакомого запаха. Когти исступленно скребли ножки стола….

- На-ка! – полувыдохнул ввалившийся рот…
Нож, поколебавшись, отсек ровную половину от деликатесного куска…

Они ели одновременно. Острые кошачьи зубы бешено рвали колбасу, будто боясь, что сейчас та же рука, что кинула эту вкуснотищу, передумает и отнимет её обратно…
Она же медленно пережевывала несколькими оставшимися зубами нежную мякоть, перетирая полученную кашицу деснами до почти жидкого состояния, и только затем глотала, наслаждаясь…
Тикали часы, задавая как метрономом, ритм для двух жующих…

…На сладкое был торт. Настоящий, белоснежный и пугающе красивый. Он был куплен на последние деньги. Она откладывала по рублю каждый день с прошлого года, методично, будто от неисполнения этого правила могло случиться что-то страшное и непоправимое.
Вчера, в булочной, под презрительно-снисходительный взгляд молоденькой продавщицы, она извлекла из рваного кошелечка 365 рублей и с каким-то благоговением протянула руки за белым воздушным чудом в коробке.

…Сладкое Она любила с детства, но торт последний раз ела несколько лет назад, в актовом зале местной администрации, куда их пригласили 9 мая, вручили по бутылке водки, по банке кофе, и по коробке конфет. За огромным столом, сидели такие же, как она, тридцать пять (ровно по смете) ветеранов, и смотрели в чашки с чаем, не поднимая глаз. Аккуратно поделенные 35 кусочков (не больше, не меньше) торта были разложены по фарфоровым тарелкам…
А приглашенным было стыдно и за это дежурное поздравление, и за эти подарки, и за самих себя, таких сгорбленных и обшарпанных рядом с шикарными оконными драпировками и сияющим сервизом…

Но сегодняшний торт был совсем иным. Аккуратно снятая прозрачная крышка обнажила его великолепие…Он возвышался на столе как что-то неземное и сказочное, будто излучая загадочный свет…
Она сидела и смотрела на его причудливо изогнутые кремовые завитки с какой-то детской восторженностью и боязнью разрушить эту целостность даже дыханием…
Она представляла как эти завитки будут таять на языке, оставляя сладкий привкус нежнейших сливок.
Дрожащая рука занесла нож… В воображении абсолютно четко рисовалось это рыхлое ноздреватое нутро из бисквита, пересеченного полосками крема…

Вдруг губы задрожали… Нож стукнулся о столешницу и упал на пол…
Набрякшие веки набухли от слез, и по бороздкам морщинистых обвислых щек пробежали бесцветные ручейки.
Она понимала, что время пришло…Она почувствовала это каждой клеточкой, каждым волоском…каждым нервом… Сегодня, сейчас, в эту же минуту…Она знала, что это будет сегодня. Но неужели сейчас?
Торт… это была не мечта, это была жизнь! Это была Ее жизнь, заключенная в 2 килограмма белой массы. Неужели Она не успеет, не почувствует ?…

Какой-то лихорадочный румянец выступил на землистых пергаментных щеках…
Скрюченные пальцы вонзились в беззащитно распластанное белоснежное чудо…
Она вырывала куски бисквита, и яростно заталкивала пригоршнями в рот ставшую за мгновение бесформенную субстанцию. Не успевая проглотить первую порцию, она зачерпывала еще и еще…

ЩЕЛК!
Сгусток тромба, отправившись в путешествие по вене, пришел к финишу…

…В щель кухонных занавесок, пробивался проснувшийся луч. Прячась от декабрьского морозца, солнечный зайчик влетел в комнату и уселся на стене … Он молча смотрел с кафельного квадрата на лежащую на полу старушку. Перештопанное сто раз исподнее стыдливо выглядывало из-под халата… Руки, разлетевшиеся по линолеуму, будто все еще пытались удержать белое месиво…

Рыжая кошка, повернув голову набок, задумчиво смотрела с табуретки…
Мягко спрыгнув, ткнулась носом в пальцы, и потихоньку попробовала шершавым язычком расползающуюся массу…и, не услышав окриков и возражений, взялась проворно слизывать лакомство…

[Скорпя Ёжкина]

Михалыч
Вовка сидел на полу в большой комнате, и сосредоточено разбирал грузовик по болтикам. Загонять его в «гараж», собранный из книжек ему надоело, и он решил заняться «ремонтом».

- Владимир! - сдвинула брови мама (она всегда называла его полным именем, когда сердилась), - посмотри, какой ты беспорядок устроил! Давай, живенько собирай всё это хозяйство, сейчас уже дядя Андрей придет.

Дядя Андрей приходил нечасто, но Вовка всегда радовался его приходу. От него пахло вкусными сигаретами, и еще у него были смешные усы. Когда он ел, он походил на большого мышонка. Еще он целых три раза забирал Вовку из садика на своей блестящей машине. Тогда все мальчишки прилипали носами к стеклу и долго смотрели, как Вовка торжественно и нарочно медленно шел по тропинке к машине, а на следующий день хвастался всем новой игрушкой, чем сразу и безоговорочно завоевывал авторитет по крайнем мере, на текущую неделю, пока живут детские воспоминания и впечатления.

Мама с утра хлопотала на кухне, что-то резала, жарила, и пекла. Вкусные запахи доносились до Вовкиного носа и он регулярно пробирался на кухню на поиски чего-то вкусненького. Но мама делала ему на скорую руку бутерброд и отправляла восвояси.

- Мам, ну скоро? – весь Вовкин организм буквально зудел от нетерпения.

- Скоро, скоро, иди, переоденься! Надень рубашку, которую на утренник одевал, - сказала мама, подкрашивая губы у зеркала в спальне. Она высунула голову в комнату: - и сними эти дурацкие джинсы, новые брюки куда праздничней!

- А у нас праздник? – удивленно спросил Вовка и подумал: « Новый Год уже давно прошел, а до дня рождения еще далеко», - а, мам?

- Праздник, праздник, потом узнаешь, - отмахнулась мама и стала торопливо натягивать узкое черное платье. Она достала из коробки новые туфли, и буквально впрыгнула в них.

Вовка посмотрел на эту словно незнакомую ему высокую женщину и ахнул восхищенно:
- Мам, ты как из телевизора!

Мама засмеялась, и чмокнула его в макушку:
- Ох, заяц, скажешь тоже, из телевизора… ступай, одевайся…

***
… На звонок в дверь Вовка среагировал мгновенно – бросился к входной двери и проворно расправился с замками.

На пороге стоял дядя Андрей с огромным букетом цветов и большим пакетом.

- Урра!, - завопил Вовка и бросился на шею гостю, на что тот смог только развести руками, чтобы букет не погиб от натиска бурной радости.

Мама вышла из кухни и, скрестив руки на груди, смотрела на эту кучу-малу.
- Два сапога пара. Не разлепить вас… Цветы, надеюсь, мне, или тоже Вовке предназначены, как и эти жаркие объятия? – притворно-язвительно спросила она.

Дядя Андрей поцеловал маму в щечку и беспомощно протянул ей руки:
- Неси, скорее, на кухню, пока еще есть что нести.

Мама пожала плечами, и исчезла в кухонном проеме.

- Ну, что, боец, - подхватили Вовку крепкие пальцы и подняли под самый потолок, - здравствуй! Дай пять!
Вовка в секунду оказавшись на полу, протянул ладошку и она тут же исчезла в огромной мужской ручище.

- Привет! А меня заставили белую рубашку одеть, и брюки! - угрюмо пожаловался Вовка «спасителю», будто надеясь на мужскую солидарность, - раздевайся скорее! – он принялся расстегивать пуговицы на пальто дяди Андрея и поджал губы…

- Ага, - радостно поддакнул тот, - и я тоже, видишь ли, брат, при параде! Есть повод, - подмигнул он Вовке.

- Ой, сынок, посмотри что тут, - раздался мамин голос и любопытство тут же направило Вовкины ноги в сторону кухни.

Мама достала из пакета огромного рыжего медведя. У него был большой мягкий живот и довольная улыбка.

- Это мне? – жадно загорелись глаза мальчугана.

- Тебе, конечно, кому же еще такую красоту? – улыбнулся дядя Андрей, - забирай его скорее к себе в комнату, а то он с таким брюхом съест весь наш ужин, - он окинул быстрым вглядом стол с праздничной сервировкой, - хозяюшка ты моя, наготовила-то! – и притянул маму к себе.

Она засмущалась и, как все хозяйки, стала оправдываться для того, чтобы её еще больше убедили в том, какая она умница:
- Да что ты, я чуть-чуть, чисто символически..

Вовка уже забыв о взрослых, утащил своего мягкого нового друга в комнату.
Он посадил медведя на диван и деловито пошупал его лапу. Нажал на живот и прислушался – медведь молчал и по-прежнему широко улыбался. Не унимаясь, детские пальцы, стали путешествовать по всему плюшевому телу, ища заветную кнопку – уши, нос, спина, даже пятки – всё было исследовано, но медведь не издавал ни звука.

Вовка обиженно засопел:
- Ну, Михалыч… ну, вредина!

Он бросился на кухню и обрушил с порога свою ошеломляющую весть:
- Он не говорит!!!, - выпалил Вовка… и тут же шепотом:

- он не говорит…

Мама сидела на коленях у дяди Андрея, а тот жадно обхватил её ручищами и что-то шептал ей на ушко. Она опустила глаза и слабо улыбалась …

Вовка вскинул глаза и испуганно попятился… Он еще ни разу не видел, чтобы дядя Андрей вот так обнимал маму…
- Пусти её! – буркнул он и толкнул его коленку.

Парочка вздрогнула и тут же отшатнулась друг от друга. Мама стала невпопад поправлять и так аккуратную прическу… А дядя Андрей отчего-то стал перекладывать приборы на столе – с одной стороны тарелки – на другую…

- Не говорит? – спросила мама, пытаясь судорожно сообразить о чем речь, - ой, сыночек, ну не говорит – и ладно, - садись лучше за стол, покормлю тебя наконец-то. А то проголодался, наверное с утра..

- Что, боец, не понравился подарок? – присел дядя Андрей перед Вовкой на корточки и заглянул в его глаза. Тот шмыгнул носом и промолчал, - ничего, поедем потом в магазин – обменяем на говорящего! Договорились?

Надувшись, Вовка понял, что нужно ловить момент, когда он «на коне» и выпалил:
- Нет, мы поедем в магазин и купим мне еще пистолет!
- Нет, ты слышала? – захохотал мужчина и повернулся к маме, которая доставала из духовки гуся, - вот, бизнесмен растет! Торгуется как - силища! – и уже Вовке: - конечно, купим! Завтра же поедем и купим!

- А ты завтра тоже приедешь? – радостно заерзал Вовка, уже строя в голове свои наполеоновские планы.

- Знаешь, брат, я, пожалуй, и не буду сегодня уезжать, - переглянулись они с мамой, - чтобы туда-сюда не гонять. Вот проснемся – и сразу рванем. Лады?

Вовка замер. Мамин ухажер еще никогда не оставался у них на ночь. Да и за всю свою маленькую жизнь Вовка ни разу не помнил, чтобы кто-то в их с мамой квартире ночевал, кроме, разве что, бабушки и тети Лиды, когда те приезжали погостить из деревни.

Пауза затянулась, и мама тут же заторопила всех:
- Как всегда, хрупкая женщина открывает шампанское, когда рядом двое мужчин, - и потянулась в холодильник.
Дядя Андрей тут же выхватил у неё бутылку:
- Прошу пардону, сейчас все устроим!

Вовка заворожено смотрел, как безжалостно сдирается фольга, и ловкие пальцы откручивают проволоку на пробке. В эти моменты у него в нутрии сжималась какая-то пружина, и было страшно и сладко одновременно.
БАХ! – выстрелила бутылка и Вовка подпрыгнул на табуретке.
- Урра, прямо как в Новый год! – заблестели его глаза.

Он, как и все дети, имел преимущество мгновенно переключать свое внимание и забывать о чем-то неприятном или непонятном. Сейчас ему было трепетно и радостно, и в это самое мгновение он обожал и маму, и дядю Андрея, и молчаливого медведя, и этого гуся с яблоками и хрустящей корочкой, который призывно лежал на большом блюде, и при вгляде на которого текли слюнки…

***
… Серега с верхнего этажа примчался быстро. Как только Вовка позвонил ему и стремительно зашептал в трубку:

- Приходи быстрее, они женятся!!!

Серега – это самый близкий Вовкин друг. Они вместе и в саду, и во дворе. «Мы с Тамарой ходим парой» - как говорят про них в доме. Но мальчишки не обижаются. А однажды, когда Вовка заболел ангиной, и лежал дома с температурой, Серега, как настоящий друг, наелся меду, и простоял на балконе зимой целых двадцать минут в одной футболочке, чтобы тоже заболеть и поддержать таким образом больного. Правда, у него ничего не вышло – он только получил «ремня» от отца и подзатыльник от матери, но Вовка всё оценил, растрогался и поклялся Сереге в вечной дружбе.

… Друзья сидели на полу и продумывали план действий.

[Скорпя Ёжкина]

- Может, все обойдется, - с надеждой спросил Вовка, – ведь живут же другие. Да и неплохой он, кажется…
- Ты что? – возмутился Серега, - это они вначале такие хорошенькие и добренькие, а как женится – всё! – провел он себе по горлу , – будет тебя воспитывать похлеще, чем родной отец. Помнишь, Толяна из 35 квартиры? Так его отчим как-то так отметелил, что у него потом задница месяц заживала.
- За что? –зашептал Вовка и зрачки его стали расширяться от ужаса.
- Да ни за что! Просто так – отрубил Серега, - думаешь, ему повод нужен будет? Нет, - покачал он головой, - это гиблое дело, скажу я тебе…
- А как же мама?
- А что – мама? – раззадоривал друг, - видишь, ей на тебя уже наплевать, она с Этим сидит, - погрозил он кулаком в сторону кухни.

Он скользнул взглядом по дивану.
- А это еще кто?
- Михалыч.
- Он принес?
Вовка кивнул.

- Я так и знал, - театрально вздохнул Серега, - это он к тебе подлизывается. Подарочки дарит, на машине катает – а потом отправит тебя к бабушке в деревню на целое лето, чтобы ты им не мешался в любовь ихнюю играть – и, прощай, друг! А в школу пойдешь – будет за каждую двойку за ремень хвататься. Вот тебя мама била хоть раз?

- ну, - задумался Вовка, - пару раз шлепала полотенцем.

- Во-о-от! – поднял палец Серега, будто этим подытожил свои доводы, - так что смотри сам, конечно, но я бы…, - многозначительно замолчал он.

- Так чего делать то? Делать то чего? – затараторил Вовка.

- Не знаю, - признался Серега, и почесал затылок, - тут думать надо. Давай, завтра обмозгуем.
- Мы завтра в магазин едем с дядей Андреем, за пистолетом, - робко возразил Вовка.

На него презрительно уставились Серегины глаза:
- И после всего этого ты с ним еще в магазин поедешь?... эх, ты, - махнул он рукой, - а я то думал, а ты…

- Хотя, - замялся Вовка, - ты прав. Не нужен мне никакой пистолет. Пусть убирается к себе, нам с мамой и вдвоем хорошо.

- Вот молодец, правильно мыслишь! – обрадовался Серега, - ну, я пошел! Ты главное, не дрейфь, что-нибудь придумаем…

***
… Вовка сидел у телевизора и грыз яблоко.
Мысли роились у него в голове и не находили покоя. «Как же так, ну зачем они женятся? Пусть бы дядя Андрей приходил, как раньше, они бы с ним ездили в зоопарк, в кино, и есть вкусную пиццу, а мама бы жила с ним, с Вовкой». Из кухни доносился смех и звон бокалов…
«Радуются… а меня как будто и нет».

Он выключил телевизор и стал разбирать застеленную кровать.
Рывком снял рубашку, брюки, и швырнул их на стул. Достал из бельевого шкафа пижаму и быстро облачился в неё. В обычные дни мама уговорами, мольбами и угрозами провожала Вовку спать, а он все оттягивал этот неприятный момент всякими ухищрениями.

Вовка достал из-под кровати тапки и демонстративно прошагал в ванную комнату. Почистив зубы, он повернул на кухню:

- Спокойной ночи! – процедил он.

Его не сразу и услышали.
- Спокойной ночи! – проорал, разозлившись, Вовка.

Две головы, склоненные друг к другу, обернулись:

- Ты что это раскричался? – строго спросила мама , – Мы прекрасно тебя слышим, - сделала она ударение на слово «мы», - спокойной ночи, иди-иди…

- Я зубы почистил, - тихо произнес Вовка, будто это признание могло еще кардинально повлиять на мамино решение выходить замуж.

- Умница, иди сюда, поцелую, - мама расправила воротничок на пижаме и поцеловала Вовку в нос, - иди спать, у нас взрослые разговоры, не мешай.

Дядя Андрей похлопал Вовку по плечу:
- Иди, боец! До завтра! Наш уговор в силе? – глаза у него были влажными и бегающими, то ли от шампанского, то ли от того, что ему не терпелось спровадить Вовку.

Вовка увидел, как вторая рука дяди Андрея лежала на голой маминой коленке и нетерпеливо постукивала пальцами, и он поморщился и выбежал с кухни.

***

[Скорпя Ёжкина]

… Вовка рыдал в подушку, захлебываясь от обиды и бессилия. Ему хотелось непременно, сейчас же, в эту минуту - чтобы мама вошла, обняла его и прижала к себе, а потом забрала его на свою кровать и они лежали рядышком под одним одеялом, а Вовка уткнулся бы носом в мамину ладонь…
Вовка отбросил подушку и зарыдал во весь голос.
«Вот, сейчас, сейчас, откроется дверь, и она зайдет!».

Но его не слышали. Вовка на цыпочках подошел к двери и прислонил ухо к замочной скважине. Он слышал музыку, басок дяди Андрея и мамин смех. Но его никто не слышал.

Вовка лег обратно и уставился в потолок. Плакать почему-то уже не хотелось. Хотелось лежать долго-долго и умереть. Всем назло!

… Казалось, он лежит уже долгую вечность. Сон не шел. Вовка таращился по сторонам, в поисках какой-то защиты и утешения. Уличный свет машин и фонарей тускло освещал комнату. Вовка заметил на диване медведя. Он сидел, все так же довольно улыбаясь во весь рот. Мягкие объемные лапы словно манили мальчишку в теплые объятия.
Вовка вскочил с дивана и наотмашь ударил медведя.

- Сволочь, - зашипел он, - Михалыч, сволочь! И дядя Андрей твой дурак!

Он свалил медведя с дивана и стал топтать ногами. Но мягкое туловище только податливо сминалось и снова принимало первоначальную форму. Медведь лежал на полу и смотрел на Вовку пустыми пластмассовыми глазами.

- Сволочь, - всхлипывал Вовка, - и колошматил игрушку…

Вдруг, его осенило. Он осторожно, чтобы не загреметь, полез в ящик стола и достал большие портновские ножницы. Михалыч добродушно улыбался.


- Вот тебе! – зажмурившись, Вовка ударил медведя в живот, - вот тебе! И еще, еще!
Он открыл глаза и увидел, как безжизненное и потерявшее упругость тело медведя, беспомощно раскинуло лапы.
Пушистое нутро белело в почти темной комнате.

Вовку затрясло. Он проворно стал заталкивать мягкую набивку обратно, но она слово протекала сквозь маленькие пальцы и упрямо отказывалась возвращаться на прежнее место. Вовка плакал. Зияющие дыры на межвежьем животе его пугали, и он уже пожалел, что взялся за ножницы. Он поднял распластанную игрушку и понес к себе на кровать.

Осторожно положив его на одеяло, Вовка заметил на ковре белые горошины, которые выпали из медведя. Он собрал пригоршню маленьких шариков и подошел к окну, ближе к свету.

Они были прозрачные и ровные – как витамины из пузырька, которые ему давала мама, только бесцветные. «Надо их съесть!» - подумал Вовка. Мама всегда запрещала есть больше , чем две витаминки, и стращала Вовку: «Если съешь много, то живот заболит и можешь умереть!»

«Придумал! Надо съесть целую горсть этих шариков и тогда я точно умру!! Тогда они попляшут у меня!»
Вовка осторожно положил на язык одну горошину – не горько! – проглотил, и ничего не почувствовал. Довольный, что это не так страшно, как казалось, он стал хватать губами с ладошки шарики и один за другим проглатывать.

Хотелось пить – шарики уже с трудом проваливались, и во рту было сухо – но Вовка продолжал методично глотать. Покончив с ними, он лег на кровать и положил рядом с собой на подушку медведя, прикрыв его одеялом до горлышка.

- Михалыч! Не бойся! – наклонился Вовка к мягкому уху, - потом, когда я уже не буду мертвый, я тебя зашью, ладно? Не обижайся, Михалыч, ладно?

Вовка закрыл глаза и лежал не шелохнувшись. Он ждал, когда уже наконец-то умрет. Высвободив руки из-под одеяла, он аккуратно вытянул их вдоль туловища – так ему казалось, будет страшнее.

Им будет страшно, когда они утром найдут его в кровати и всплеснут руками.
Вовка представлял, как мама, в красивом платье и в туфлях на высоких каблуках, целует его лоб, щеки, нос, как она трясет его, и как ей очень-очень стыдно за то, что она оставила Вовку одного, променяв на дядю Андрея.

Потом откуда-то взялся дядя Андрей с огромным мешком, и доставал, доставал оттуда больших медведей – они были разноцветные и все разговаривали, правда, Вовка не мог разобрать, что именно они говорили. А после медведей на свет стали появляться пистолеты – их было много – черных и блесящих… «Я подарю один Сереге» - проваливаясь в сладкую сонную вату, подумал Вовка..


… Вовка вздрогнул и зажмурился от яркого света.

В комнате стоял туман. «Откуда здесь туман?» - промелькнуло у него голове. Над ним наклонилась мама и плакала, гладя его руку… Он повернул голову – дядя Андрей говорил по телефону и кричал на кого-то по ту сторону трубки, требуя немедленно приехать.

Вовка быстро-быстро заморгал, но туман не проходил. Он попробовал поднять голову, но комната почему-то закружилась, стены стали надвигаться на него, и Вовка откинулся обратно.

- Господи, зайчик мой, любимый, дорогой! – мама стала целовать Вовкины пальчики, -
Ну что же ты, что же… зачем ты? Зачем ты это ел?

Вовка блаженно улыбнулся и прошептал:

- Мама, ты зашьешь Михалыча?

[Скорпя Ёжкина]

такс..пора бы и стихов чуть-чуть выложить... а то, наверно, народу не хватает сил читать прозу :-))

мир нерожденных малышей
могилы брАтские есть - в почестях –
печаль, вплетенная в венках,
где благодарность рядом топчется,
и скорбь слезами на глазах.

есть бугорки - скупыми цифрами –
и имена, и год, и пол,
таблички вкопаны по-быстрому-
могил безвестных частокол…

и данью моды проникающей
/ гуманный двадцать первый век!/
животных крошечные кладбища -
великодушен человек!

а вы скажИте, где запрятаны -
/до чьих мне прокричать ушей?/
ни в чем не ставши виноватыми,
мир нерожденных малышей?

в каком, скажите, измерении-
нашли забвенье, не прожив
ни дня, ни часа, ни мгновенья?
полумладенцы – миражи?

где это кладбище вселенское –
земных – им не хватило б мест?
оно накрыто занавесками
стыда несбывшихся невест,

оно за липкою испариной –
что по утрам – который год,
в ночах, случайно нам подаренных:
авось – /как в омут/ - пронесёт?

оно в скандалах и пощечинах –
«не допущу, чтоб в подолЕ!»
в подушках, из-за слёз намоченных
в который раз кошмарном сне…

…у стен обшарпанных подъездов –
где впятером, зажав, - одну!
оно с зевком «отца семейства»:
«второго я не потяну!»

оно – ошметками – в подносах,
в металле - лязгом об эмаль-
оно в свечах, что слишком поздно
к иконкам ставятся. Едва ль

когда останется услышанным
«кто виноват?» – немой вопрос,
убийцей может стать родившая,
а с неродившей – что за спрос?.

и час за часом кто-то мается,
крик от себя гоня взашей,
а где-то рядом умножается
Мир…… нерожденных малышей

Друзья уходят...
Друзья уходят…
И слова противны,
что души их в Раю. Еще никто
спуститься рассказать о нем не смог,
а снизу - доказательств мне не видно-…

Друзья уходят…
Страшно мне и больно,
а Главный сверху, росчерком пера,
«в архив!» выводит приговор, довольно
в утиль бросая личные дела.

Друзья уходят…
Не допета песня,
и стынет на двоих согретый чай.
А на столе ломоть на стопке. Вместо
закуски - поминальная свеча.


Друзья уходят…
И паромщик мрачен,
измаялся на весла налегать.
Скажи, Харон, доколе, Главный алчет
за дУши те награды получать?

Как раньше –
- «пятилетку за три года!»-
проворно доставляешь ты «товар».

Как неожиданно друзья уходят…
Как грандиозен Главного навар…


Друзья уходят…
И настанет время,
мне на глаза положат пятаки
- платить по таксе-
я сама проверю,
куда ж друзья отправились мои…

[Скорпя Ёжкина]

Подайте, подайте...
ходят по кругу – «подайте, подайте…»-
грязные ‘онучи, рваные лапти,
голени – в язвах, колтун – в волосах,
и бесконечное небо в глазах…

губы бормочут – «подайте, подайте…
вам за копеечку – рубль благодати,
после воздастся вам хлеба кусок
души спасутся у тех, кто помог…»

руки дрожат – «Христа ради, подайте…»
крестик грошовый под сношенным платьем…
ярмарки крутится водоворот,
гулом воскресным охвачен народ.

и – со слезами – «подайте, подайте…»
кинутый грош, заключенный в объятья..
пальцев щепотка – знаменье во след-
благословляет спасительный свет…

шепот незрячей – «подайте…подайте»
не заглушите…не прошагайте!
вера - блаженной улыбкой в устах
и –
………….. бесконечное небо в глазах…


посвящается моей бабушке,которая ушла из жизни до моего рождения
полосками август жужжит...
полосками август жужжит,
слетаясь на пенки,
ты варишь варенье в застиранном фартуке стареньком,
а я, как всегда, вся в забрызганных соком коленках,
давлю вишневые косточки
шпилькой маленькой.

морщинисты руки,
стежками, как реками вышиты,
а ноги больные и летом в обрезанных валенках,
кричит репродуктор настенный
/ да разве услышишь ты?/
и кот на пороге разлегся у прибранной спаленки.

играют в «чижа»
ребятишки соседские где-то,
/ осталось пол-тазика вишни/ - завидую улице
«бабуль, я пойду?» -
замерев, ожидаю ответа,
а ты, улыбаясь, нарочно
пытаешься хмуриться…

и вот уже тянут карманы
пригоршни конфет,
с крыльца на бегу я сгоняю цыплят неуклюжих,
ты крестишь окно,
торопливо крича мне во след:
«не долго!» -
но я за углом уже меряю лужи…

***
полосками август жужжит,
слетаясь на пенки.
усталый закат завернулся пижамою аленькой,
а я на бабулиных теплых дремлю коленках,

как жаль, что с ней только во сне побываю я маленькой…

[Скорпя Ёжкина]

Распрямились давно мои кудри..
распрямились давно мои кудри,
и в глазах потускнел малахит…

становлюсь я с потерями мудрой,
обживая забвения скит,
где из памяти бьет метрономом
по вискам вереница имен.

стал для смерти хорошим знакомым
мой беззвучный пустеющий дом…
я закрою все наглухо ставни,
крестик с шеи запрячу в карман..

собираю ушедших я камни
в свой так быстро растущий курган.

распущу свое сердце на нити
и сплету для оставшихся – храм..
раньше срока, прошу, их не рвите!
богу, дьяволу ли, – не отдам!

в поднебесье - сочувствий не имут,
«суждено» - весь ответ на беду.

и мой камушек тоже закинут
на курган, когда тихо уйду…

***
Вы когда-нибудь были совсем одиноки
в палате на семь мест,
где под вечер тоска, продираясь из окон
неспешно тебя ест?

Где седой потолок с каждой ночью все ниже
и воздух ворует, таясь?
будто кошкой во мраке отчетливо вижу
на стеклах морозную вязь…

Без пространства и времени… лживы минуты,
вокруг расползается страх.
и отреклись от палаты как будто
стрелки на мертвых часах…

Где по венам пускают забвенье по капле -
бесцветен и тягостен сон…
я всего - реквизит в этом страшном спектакле
где режиссирует Он…

где свернувшись улитками, плачут в прОстынь
семь обессиленных тел.
хэппи-энд отменяется.
занавес.
Просто
так Он сегодня хотел..
июнь, 2007
День без Тебя
День без тебя…
остановилось время,
меня съедая черною дырой,
известные три Оси измерений,
в спирали закрутились меж собой.

Подушка мерзнет,
телом не примята,
и тапки притулились у дверей,
и трубка не поймет,
в чем виновата,
Что табачок не поменяли ей?

И я в пространстве где-то растворилась,
средь крохотной квартирной
скорлупы,
и в коридорах боли заблудилась
без выхода и входа.
Где же Ты?..

А кофе –
/долго буду приучаться на одного варить/-
две чашки вслед.
Я даже не успела испугаться –
Когда Тебя, сказали,
Больше нет…

Я даже не успела
разреветься,
а просто кровь ссыхалась на губах…
Когда Твое
Остановилось сердце -
застыла стрелка на моих часах…

***
А ночь платком спускается на плечи…
Ответь же,
мне, небесный часовщик?
Как превратился без Него день –
в вечность,
А вся былая наша вечность –
в миг…?