[Скорпя Ёжкина]

Весь вечер до поздней ночи обувное семейство шепталось, тихо гудело как встревоженный улей, обсуждая происшедшее. Всякие были мнения - и злорадные, и насмешливые, и удовлетворенные ("так и должно было быть"), и отрешенно-мужские, мгновенно потерявшие всякий интерес ("да ещё куча других таких найдется"), но в целой своей массе все сочувствовали, вздыхали, и качали головами…

"Да, красивая была, из избранных, а вот поди-ка ж…" Но всему есть предел, и темам для обсуждений тоже… К ночи все, вдоволь пошептавшись, угомонились и заснули своим безмятежным сном, напрочь потерявши интерес к Ней как к чему-то уже прошедшему и стертому из их жизни… Только одно измученно сердце плакало и рыдало… Сердце Башмака страдало вместе со своей возлюбленной. Он был готов отдать всю свою жизнь, которая, впрочем, и не была нужна никому, только лишь за то, чтобы Она была снова прежней и была счастлива. Он смотрел на это маленькое создание, вжавшееся в спасительные лапы веника, и разрывался от всепоглощающей любви, жалости и отчаяния…

Сквозь дверную щель доносился гул осеннего промозглого ветра… Он видел, как она пытается укрыться от него, укутываясь поглубже в соломенные прутья и слышал тонкий плач, который отдавался в его ушах в сто, нет, в тысячу крат сильней!..

"Я иду к тебе, любимая!", - прошептал он и решительно покинул свой теплый угол.

С трудом передвигаясь, он приблизился к Ней и стал тихонечко гладить её, некогда изумительно гладкую, а теперь потерявшую былой блеск и покрытую редкими царапинами кожу… Она всхлипнула и подняла на него свои испуганные заплаканные глаза:

- Уйди, не смотри на меня! Я противная, гадкая, я никому не нужна. Я хочу умереть! - укрыла свой дрожащий носик в углу и разрыдалась…

Башмак прижал её к себе:

- Глупенькая, маленькая, девочка… ты самая, самая замечательная на всем свете. Я люблю тебя, и не позволю, чтобы ты так думала про себя! Ты нужна мне, и если ты захочешь, если ты только позволишь - я буду везде рядом с тобой… и никогда, никогда тебя не брошу, слышишь?

Она чуть слышно спросила:

- Правда-правда?
- Самая настоящая правда, - крепко обнял её Башмак и, тихонько поглаживая, стал напевать какую-то глупую колыбельную, которую мама-Тапочка всегда пела своим деткам. Он пел, с трудом вспоминая слова и ноты, но с такой нежностью и любовью, что Она, улыбаясь, прижалась к его большому потертому носу своим точеным носиком и прошептала:

- Я никогда, никогда не думала, что я… что ты… я была такой… Наверное, ты не простишь меня… но я теперь поняла, что ты, что только ТЫ…

- Тссссс, - перебил её Башмак, - молчи…ничего не говори, я всё знаю, мы вместе - а это самое главное…

Он обвил шнурком её пряжку, завязал на бантик, и повторил:

- Мы навсегда вместе, и ничто нас не сможет разлучить…

И они заснули, крепко обнявшись...

Утром, хозяйская рука, долго пыталась развязать их - "Что за чертовщина!" но, отчаявшись сделать это, забросила парочку на антресоль, к старому велосипеду, разбитым пластинкам, и прочему хламу…

Коробка с тончайшей папиросной бумагой была выброшена в мусорное ведро, на следующей неделе появилась новая красавица, ничуть не хуже предыдущей, а потом другая… и ещё другая, но вся обувная полка от мала до велика долго ещё вспоминала смелый поступок Башмака… На этот раз все семейство было единодушно в своем одобрении и восхищении:

- Вот это Любовь!!!...

И из поколения в поколение передавалась эта история про старого Башмака и неприступную красавицу… обзаводясь все новыми подробностями и героическими виньетками…

А ещё говорят, что иногда по ночам на антресоли раздаются странные звуки… Тихие тоненькие смешки и приглушенный басок… Но это уже совсем другая сказка…